Тут Вон побледнела:
— Он ее убил?
— Нет. Зачем убивать кого-то, кто нужен, чтобы держать другого в узде? Тебе должно быть это знакомо, ведь твой дядя так же поступает с тобой и с твоей матерью. — Я иду в дальний угол конюшни, где в пустом стойле свален инвентарь. Наклоняюсь и роюсь в ящике в поисках того, из чего можно сделать ловушку или силки. За моей спиной слышен шелест платья Вон.
— Что же произошло? — она спрашивает требовательно, но и озабоченно.
— Диас навестил мою мать и отрезал ей мизинец.
— Может, он солгал?
— Он отдал его мне, завернув в носовой платок, и сказал, что, если я снова попытаюсь бежать, Босс пошлет кого-то другого, и он отрубит ей два пальца, потом три и так далее. — Я смотрю на Вон. Она прижала руку ко рту. — Наверно, нельзя быть уверенным, что это и вправду был ее палец, но я не хотел так рисковать. Так что до Викенберга я оставался с ними. Не было смысла бежать до тех пор, пока я не был уверен, что смогу скрыться. Пока я прячусь, моя мать в безопасности. Я знаю Босса. Он ничего ей не сделает, пока меня нет. Но если он меня поймает, это будет ужасно.
— Господи Иисусе, — бормочет она, — прости.
— Слушай, я рассказываю это не для того, чтоб ты меня жалела. Я рассказал потому, что ты спросила. Тебе лучше держаться от меня подальше. Найди кого-то другого припугнуть дядюшку. Поверь мне, я не стою того, потому что я проклят. Всем, кто оказывается у меня на пути, приходится несладко. Я залягу на дно на несколько недель, а потом уеду с Территории куда-нибудь, где меня не найдут.
— Так, значит, ты отказываешься? Уедешь, и мне придется самой управляться с дядей?
— Твой дядя твоя проблема. У меня своих полно.
— Это непостижимо, — говорит она.
Я подбираю веревку и вскакиваю на моги.
— А ты-то святая, что ли? Хочешь нанять Малыша Роуза, чтобы он угрожал члену твоей семьи и, может быть, даже убил его! Хватит разгребать грязь чужими руками! Убей его сама, Вон. И не думай, что я буду чувствовать вину, что не помог. Я с трудом открываю по утрам глаза. Я ненавижу себя за то, что стал таким, ненавижу! Так что какая-то избалованная городская кривляка и святоша не заставит меня чувствовать себя еще хуже.
Я стремительно ухожу, пока она не начала меня оскорблять. Знаю, не нужно было ей рассказывать о матери, также как когда-то Боссу. Тайны, словно пули, любят тишину и темноту. Люди только говорят, что нужно облегчить душу и готовы разделить с тобой эту ношу, а на деле они заряжают этим свое оружие, чтобы при случае в тебя же и выстрелить.
Я ставлю одну ловушку у ручья, питающего пруд с водой, поворачиваюсь спиной к дому и карабкаюсь вверх по скалистому склону позади него.
Здесь, похоже, растут лишь кусты, но некоторые из них довольно прочные, и за них вполне можно держаться. Когда я добираюсь до того, что можно назвать вершиной, проходит немало времени, и солнце уже высоко. К северу и к западу не видно ничего, кроме лесов, — сосны и другие деревья, припорошенные снегом. К востоку отсюда расстилается пыльная желтая равнина, возможно, долина Чино, а к югу я, наконец, вижу что-то знакомое — Большой Палец. Думаю, он милях в пяти по прямой, но может оказаться и вдвое дальше, если двигаться пешком или верхом. Теперь я хотя бы знаю, в какой стороне Прескотт, и, если захочу сбежать в Юту, надо будет направляться на восток к долине Чино, а потом на север к линии Тихоокеанской и Центрально-Аризонской.
Может, мне даже удастся наскрести денег на поездку по железной дороге, чтобы убраться с Территории. Понимаю, забавно пытаться удрать от Босса по дороге, которую он регулярно грабит.
Не знаю, где я раздобуду деньги, разве что украду у Кэти, но этого, по правде говоря, мне не хочется делать. Я мог бы поработать на нее несколько недель за плату. Но это маловероятно, ведь она и так рисковала собой, пряча меня от банды и позволив мне приехать сюда, вместо того чтобы просто меня пристрелить. Конечно, она мне не вполне доверяет. Не мне ее винить. Я и сам себе не вполне доверяю.
Здесь, на высоте, дует легкий ветерок, приятно освежая после крутого подъема. Я гляжу на юго-запад, словно пытаясь разглядеть маму там, в Ла-Пасе. Чем она, интересно, занята сейчас и считает ли меня таким же ненадежным, как отца.
Я еще с минуту запоминаю окрестности, сидя на вершине и грея лицо в лучах послеполуденного солнца.
Глава двадцать шестая