Намеревался навестить Колтонов и поблагодарить их, а потом решил, что ни к чему напоминать о себе — я доставил им немало неприятностей. И направился на запад, думая о Шарлотте. Мысли о ней преследовали меня, словно мотив, который невозможно выкинуть из головы, но вместо того, чтобы свернуть в Юму, я ехал и ехал прямо, пока не достиг реки Колорадо.
Под чужим именем заглянул в Ла-Пас узнать про своих. Отец благополучно отправился в могилу, а мама сбежала с каким-то банкиром из Калифорнии. Этого было достаточно: мама в безопасности, отца больше нет. Но я все никак не мог успокоиться и где-нибудь осесть, а продолжил свое бесконечно бегство.
Я читал все статьи Шарлотты, читал все газеты, которые только мне попадались, и заодно прочел «Вокруг света за восемьдесят дней». Купил себе простую шляпу и побрил голову. И, взглянув после преображения в зеркало, впервые не увидел в нем отражения своего отца. Не осталось ничего, что напоминало бы мне о Малыше, о Роузе и его «Всадниках», словно я стал другим человеком.
И тогда я написал ей снова, хотя только спустя несколько дней понял, что было тому причиной. Все просто — я хотел ее увидеть, должен был ее увидеть. Не потому, что ждал чего-то, а потому что она одна знала меня и тем и другим — сначала имела дело с Малышом Роуза, а потом видела, как стоял перед лицом смерти Риз Мерфи. Чтобы жить дальше — по-настоящему, а не бесцельно скитаясь по городам и весям, — мне нужно было принять это в себе. И в этом она одна могла мне помочь. Если бы захотела.
Я добрался до Юмы и зашел в «Инквайрер», но она уже уволилась. Наборщица из типографии сказала, что она едет на восток и поезд отправляется сегодня. Я не мог заставить себя искать ее дом, вскрывать старые раны, если ей этого не нужно или она не готова. Так что я пошел на станцию и стал ждать там.
Решать ей.
Возможно, я мог бы стать человеком-невидимкой, если бы еще немного попрактиковался. Я занимался этим все последние одиннадцать месяцев, и с каждым днем у меня получалось все лучше. Весь мир может считать меня мертвецом или героем из какой-то легенды, но я должен знать, узнает ли меня она.
Вот она смотрит, как поезд приближается к перрону.
Двери пассажирского вагона открываются. Народ начинает входить, она идет вместе со всеми, а я немного задерживаюсь.
Я хорошо знаком с этими вагонами Южно-Тихоокеанской, с ними связаны неприятные воспоминания о скверных делах. Хотя я уже не тот человек, шрамы от ужасного прошлого остаются навсегда.
Я заскакиваю в вагон последним.
Она сидит в дальнем конце и смотрит в окно напряженно и печально, словно не уверена, что сделала правильный выбор. Или, возможно, сожалеет о своей потере. Я иду в ее сторону. Она смотрит на проход, ее взгляд скользит надо мной, сквозь меня, дальше… Но быстро возвращается. Она улавливает что-то под моей новой шляпой, что-то знакомое, и тут ее взгляд встречается с моим.
Она резко выпрямляется, прижав пальцы к губам, пытаясь скрыть расцветающую улыбку, затем медленно кивает на сиденье рядом, словно приглашая: «Садись».
И я отвечаю:
— Хорошо, Шарлотта Вон. Как скажешь.
От автора
События этой книги разворачиваются десятью годами позже, чем в «Пути отмщения». За десятилетие ландшафт Аризоны разительно изменился. Большую часть Территории пересекли железнодорожные линии, связавшие между собой поселения и изменившие жизнь их обитателей.
Во многих отношениях это было хорошо. Стало легче доставлять грузы в города и поселки. Цены на перевозки снизились. На западе стали появляться новые производства и рабочие места. Однако плата за развитие оказалась непомерно высокой. При прокладке путей пострадали коренные американцы — они были изгнаны с исконно принадлежавших им земель, загнаны в резервации или хладнокровно истреблены. Дороги строились в основном руками представителей аризонских этнических меньшинств — китайцев и мексиканцев, которые получали за свой труд гораздо меньше, чем белые бригадиры и рабочие.
А когда дороги были выстроены, это принесло убытки другим группам населения. Убавилось работы у ковбоев и других работников на ранчо. Если раньше скот приходилось перегонять по прерии несколько месяцев, теперь его можно было перевезти за несколько дней. Часто дороги даже пересекали традиционные пути перегонщиков скота. Все расширяющаяся железнодорожная сеть вкупе с необычно снежной зимой 1887 года практически уничтожили скотоводческую отрасль, которая так до конца и не оправилась.