Антуан. Знаю.
Кислюк (после паузы). Тогда почему же ты со мной ездишь, почему не поедешь с другими? Все барчуки горят желанием стать твоими товарищами. Даже виконт Вногуукушенный, который, тем не менее, ни с кем знаться не хочет…
Антуан. Не знаю. Видимо потому, что ты мне нравишься.
Кислюк. Вдвойне мразь!
Довольно длинная пауза. Антуан берёт из сумки бутылку лимонада и протягивает её Кислюку. Они оба пьют из горлышка.
Антуан. Что ты хочешь сделать с этими деньгами?
Кислюк. Если бы я сказал, что деньги мне необходимы для лечения хронического фурункулёза матери, ты бы мне их, может, и дал, вонючий буржуй! Милосердие чешется у вас в одном месте. Оно вас успокаивает. (Пауза.) Я хочу кутнуть с одной девчонкой! Народ тоже имеет право на любовь.
Антуан. Вокруг казарм ходят барышни за двадцать франков.
Кислюк. Я хочу чистоплюйку, которая курит и, как говорится, пердит только в шёлк. Такую, как в Гран-Кафе, чтобы своя комната, и атласное постельное покрывало. Я хочу такую, чтобы хорошо пахла. Я люблю люкс! Это моё право или как? Вокруг меня слишком несло с самого раннего возраста. Я люблю духи.
Антуан (вытаскивая ассигнацию из кармана). На, возьми. Если для этого. Только нужно будет сократить путешествие. Вернёмся завтра. Мы не увидим замок Шенонсо.
Кислюк (убирая деньги в карман, с ненавистью). Не воображаешь же ты, что я скажу тебе за это спасибо?
Антуан. Нет.
Кислюк (с ухмылкой). Франция — это красиво, это великодушно, это щедро! Мсье жертвует ради меня одной из её достопримечательностей. В культуре его будет зиять пробел, чтоб только я смог заделать роскошной девочке, как настоящий барчук… Чешется местами, где прёт милосердие, согласитесь… Теперь мсье простаки трещит по швам от этого ощущения? Мсье делает в штаны тайным удовольствием, потому что подал двадцать монет уличному бродяге.
Антуан (спокойно поправляет). Ошибаешься. Не двадцать, а сто.
Кислюк. Цифры ничего не значат. У твоего папочки, несмотря на инфаркты, наверняка ещё в носке есть. Видишь эти сто франков, которые я должен был выпрашивать у тебя весь день, как попрошайка, несмотря коксальгию, крутя за тобой по пятам педали, так вот, я, батенька, тебе их никогда не прощу. Я почти предпочёл бы отказ иль пинок в зад коленом. Я тебе их запомню, эти сто тугриков, можешь быть уверен, как и всё остальное. Потому что у бедных, если хочешь знать, имеется такая тетрадка, как у прачки, там всё записано!
Антуан. Тебя не трудно прервать понос твоей ненависти на время привала? На дороге продолжишь.
Наступает тишина.
Кислюк. Мне бы на твоём месте было бы стыдно.
Антуан. Стыдно чего?
Кислюк. Чувствовать себя всегда хорошо. Тебе этого никогда не говорили?
Антуан. Говорили.
Кислюк (глядя на него, искажённый ненавистью, шепчет). Свинья!
Антуан (поднимаясь). Ладно, пойдём отольём! Тебя это облегчит, и мы вновь двинемся в дорогу.
Пока они пристраиваются к дереву, свет гаснет. Ширмы меняют положение в темноте. Когда площадка вновь освещается, там уже стоит кое-какая лёгкая садовая мебель. Может быть, актрисы сами, появляясь, выносят стулья, а горничная несёт уже накрытый чайный столик. Также с колосников спущена лёгкая лесенка, на которую вешают разноцветные лампионы (фонарики). Входит Шарлотта, мадам Прюдан, её мать и две дамы, которые пришли в гости.
Шарлотта. Идите сюда, в тень, под сень деревьев, медам, жё ву'ан при. Какой замечательный Четырнадцатое-Июля будет у нас в этом году! (Она замечает Тото в кулисах и восклицает.) Тото! Подойди сказать «бонжур» дамам!
Тото выскакивает на велосипеде, объезжает, крутя педали, женщин кругом, и когда все думают, что он поздоровается, уезжает, показывая им язык.
Шарлотта (обиженная, вскрикивает). Настоящий дичок!
Пока подают чай, вся сцена, помимо диалога, играется дамами со вздёрнутыми над ушками чашек мизинцами. В самые неожиданные моменты разговора они игривыми движениями берут со стола крохотные печенья (птифур).