— Я не против, — отвечаю я, внимательно наблюдая за ней в поисках любого признака того, что ее тело может дать мне понять, что ее мотивы или судьба изменились, но я ничего не нахожу. Ни вздоха облегчения, ни едва заметного движения плеч, ни тени довольной улыбки. Рафаэла лишь качает головой и наконец берет булочку.
— Спасибо, — говорит она, запихивая ее в рот.
Может быть, именно сегодня она отправится за ядом, ведь нет ни малейшего шанса, что ее настоящим местом назначения станет Священный фестиваль.
Ах, Рафаэла! Ты почти одурачила меня. Ты и Священный фестиваль…
С балкона старого ресторана я наблюдаю, как Рафаэла, смеясь и размахивая маленьким красным флажком цвета Санта-Мартины, собралась с небольшой толпой на тротуаре, наблюдая за проходящей по улице процессией.
Я слежу за ней уже несколько часов и все еще не могу поверить, что она действительно спросила у меня разрешения. Зачем ей спрашивать моего разрешения? Зачем ей беспокоиться о гребаной ванной комнате для гостей? Зачем ей заботиться о том, чтобы подавать на завтрак только то, что я люблю есть? Я не знаю. И ничто из того, что она делает в течение следующих нескольких часов, не отвечает ни на один из этих вопросов. Я слежу за каждым ее шагом по Мессине, надеясь, что в какой-то момент она займется чем-то еще, кроме участия в фестивале, но этого не происходит.
Она покупает сувениры, ест и даже танцует. Она общается с несколькими людьми, но ничего, что могло бы показаться хотя бы отдаленно подозрительным. И вот, когда день подходит к концу, а небо сменило голубой цвет на оранжевый, мне звонит ее водитель и говорит, что Рафаэла указала ему место, где ее забрать. Именно в том месте, где я вижу ее, ожидающую его.
Я отстраняю солдата, отвечающего за безопасность и транспортировку Рафаэлы, и иду к внедорожнику, который я оставил припаркованным рядом с тем местом, откуда выпрыгнула моя жена, когда приехала в Мессину. Я подъезжаю к тому месту, где она ждет своего водителя, и останавливаюсь рядом с ней.
Я опускаю переднее стекло, прежде чем Рафаэла потянется к ручке заднего сиденья, потому что уже знаю, что она никогда не ждет, пока водитель откроет ей дверь.
— Привет, принцесса.
— Тициано? — Она моргает, искренне удивляясь моему присутствию. Нахмурившись, Рафаэла открывает пассажирскую дверь и садится рядом со мной. — Что ты здесь делаешь? — Спрашивает она, поворачиваясь ко мне.
— Я следил за тобой.
58
РАФАЭЛА КАТАНЕО
Он следилза мной. Я мысленно повторяю слова, пытаясь найти в них смысл, но ничего не получается.
— Зачем?
Я поворачиваюсь лицом к Тициано как раз в тот момент, когда он заводит внедорожник.
— Я не верил, что ты действительно могла просить разрешения, чтобы просто сходить на фестиваль.
Мое лицо вспыхивает.
— По крайней мере, ты честен.
— Я всегда был честен с тобой.
— Да, но почему-то ты думаешь, что я лгу. — Слова произнесены гораздо более резким тоном, чем я планировала, но остановить бегущее по венам возмущение невозможно. Этот негодяй последовал за мной. — Тебе не чем заняться? Закончил с горой бумаг, наводнивших твой кабинет?
— Не совсем. Но знать, что ты собираешься делать, было важнее. — Чистое выражение его лица только сильнее меня злит. — Зачем ты это сделала? Зачем просила моего разрешения?
— Я объяснила! — Мой голос повышается, и я закрываю глаза и сжимаю кулаки, делая глубокий вдох. Нет, Рафаэла, ты не можешь ударить его по лицу, как бы тебе этого ни хотелось и как бы Тициано этого ни заслуживал. Я медленно выдыхаю, прежде чем снова заговорить. — Вдруг, я бы опоздала на ужин. Я не хотела делать этого без твоего ведома.
— Но почему? Почему тебя волнует знаю я или нет?
— Потому что у нас есть соглашение! — На этот раз без дыхания мой голос звучит так низко и контролируемо, как мне хотелось бы. — Я выполняю свою часть, ты — свою. Дни — мои, ночи — твои. И, возможно, я вторглась бы в то пространство, которое, как мы договорились, принадлежит тебе. Как трудно это понять?
— Понять — легко, поверить сложновато.
Громкий выдох вырывается из моего горла, когда я смотрю на мужа, не в силах поверить в это. Прости меня, Господи, за богохульство, но даже пытки, которым подверглась Санта-Мартина, не были столь разрушительно раздражающими, как общение с Тициано Катанео.
— Ты расстроена, — говорит Тициано, сидя в кресле у камина в спальне, когда я выхожу из гардеробной, приняв душ и переодевшись к чертову ужину.