— Ну, если ты хотела, чтобы наша семья была там, тебе стоило постараться.
Моя мама громко смеется и отмахивается от моих слов кивком.
— Прекрати нести чушь, конечно, ты идешь.
— Нет, не иду, — серьезно предупреждаю я, и мама моргает, пригнув голову, когда понимает, что я говорю всерьез.
— Ты ведешь себя глупо, Тициано. — Я закрываю глаза, делая долгий вдох. Когда я снова открываю их, то делаю несколько шагов в сторону и кладу одну руку на талию, повернувшись лицом к матери. — И не смотри на меня так! Я ждала, когда ты поймешь, насколько абсурден этот твой брак, который и на брак то непохож, но это слишком затянулось, Тициано.
— А на что это похоже? — Спрашиваю я, приподняв брови.
Она фыркает жестом, который она сама сочла бы недостойным, если бы он исходил от кого-нибудь другого.
— Я прекрасно знаю, кто мои дети. Я уже несколько недель жду, когда эта девочка исчезнет.
Я издаю короткий смешок и поднимаю глаза. Боже дай мне сил!
— Было бы разумно остановиться на этом, — предупреждаю я, внезапно становясь серьезным, и мама бледнеет, ведь она не лгала, когда говорила, что прекрасно знает, кто ее дети. Я никогда не разговаривал с ней так, как сейчас, потому что до сих пор у меня не было для этого повода. — Этот тон — не единственное, о чем я говорю мама, я больше не намерен терпеть твое пренебрежение по отношению к моей жене…
— Тициано, — прерывает она меня, прижимая руку к груди, с глазами, полными крокодильих слез.
— И ты должна помнить, — продолжил я, как будто она меня не перебивала, — что я не обладаю изяществом твоего старшего сына. Запрет на то, чтобы она присутствовала на твоих драгоценных мероприятиях, будет последним пунктом в очень длинном списке наказаний, который я уже начал себе представлять.
— Это не я отправляла приглашения, — защищается она, фальшиво обидевшись.
— Не прикидывайся идиоткой, мамочка, потому что это не так. Была по крайней мере дюжина разных способов справиться с этим, и ты выбрала самый худший: ты предпочла ткнуть меня лицом в поведение, которое поощряла со дня моей свадьбы. Теперь с этим покончено.
Она открывает рот и качает головой из стороны в сторону.
В ее глазах читается вопрос "Как ты смеешь?".
— Нравится тебе это или нет, но я выбрал Рафаэлу, — я полностью игнорирую ее попытку молчаливого манипулирования и продолжаю говорить. — Я выбрал жить здесь с ней, и у тебя есть два варианта: либо принять это, либо попрощаться, потому что, хотя статус моей матери гарантирует тебе милость, которую я не оказал бы никому другому, я больше не позволю так обращаться с моей женой в ее доме.
— В моем доме! — Она задыхается от возмущения.
— Очень хорошо, — соглашаюсь я, кивая. — И если мне больше не будут рады, то я первым нарушу традицию и буду жить за пределами особняка.
Глаза Анны Катанео расширяются, а рот несколько раз открывается и закрывается, словно рыба в воде, она прекрасно понимает, что это не угроза, а предложение.
— Я никогда не была так оскорблена! — Восклицает она, раскинув руки в стороны и сжав ладони в кулаки.
— Надеюсь теперь ты начала понимать, через что пришлось пройти Рафаэле за последние несколько месяцев. Два варианта, мама, — повторяю я, поворачиваясь к лестнице. — Даю ночь на размышление.
Я не жду ответа, прежде чем подняться по ступенькам. Мое сердце вместо крови перекачивает по венам раздражение, а мир и покой, которые я мог обрести днем, были полностью уничтожены сценой с Анной Катанео.
Я дохожу до гостиной и вижу, как из коридора выходит Рафаэла, приложив руку к уху надевая серьгу.
— Привет, — говорит она, улыбаясь, и этого крошечного слова оказывается достаточно, чтобы немного ослабить давление, которое гнев скопил в моей груди.
Сократить расстояние между нами и прильнуть к ее рту — совершенно необдуманный жест, просто… Она нужна мне. Ее вкус, ее запах, вся она.
— Привет, куколка, — шепчу я ей в губы, когда она задыхается. Она прижимается к моим рукам и трется лицом о мое в нежной ласке.
— Я готова к ужину, — говорит она и целует уголок моего рта, ее глаза все еще закрыты, а пальцы крепко сжимают лацканы моего костюма.
Я обвиваю рукой ее шею, проводя ею по корням его волос.