Сария, младшая дочь Марсело, — моя ровесница. Мы росли вместе, ходили в одни и те же школы, вместе проходили катехизацию, конфирмацию и дебюты. Мы никогда не были подругами, потому что ее семья занимала более высокое положение, чем моя, а значит, она могла смешиваться со мной. Но я думаю, что это правило применимо только к детям, играющим вместе. Оно явно не относится к мужчинам, которые ищут жен почти на пятьдесят лет моложе себя.
Образ пухлого мужчины с торчащим носом и редкими волосами занимает мои мысли, и я делаю глубокий вдох. Нет. Я не пойду по этому пути. Пока не придется.
— Значит, мне можно смело идти на работу? — Спрашиваю я, заставляя себя произнести голос, хотя я едва слышу его за хаосом, бурлящим в моей голове.
— Черт! — жалуюсь я, но ругань заглушается звуком бьющейся об пол посуды.
Четыре тарелки. Хорошо! Очень хорошо для первого дня. Луиджия съест меня живьем. Если подумать, если бы это было в прямом смысле, может, все было бы не так плохо.
Я оглядываюсь по сторонам и делаю глубокий вдох, когда понимаю, что я одна. Я прищелкиваю языком. Все в порядке. Я опускаюсь на колени, опираясь на пятки, и начинаю собирать крупные осколки разбитой посуды, оставляя мелкие, чтобы потом убрать их веником. Осторожно, чтобы не порезаться, я подбираю их один за другим и хмыкаю, когда одинокий осколок смотрит на меня издалека, из-под кухонного стола. Стола, который служит лишь украшением, поскольку тот, кто не должен быть назван, не ест дома.
Не то чтобы я жаловалась. Слава Богу.
Я наклоняюсь ближе и протягиваю руку, чтобы дотянуться до упрямого куска мусора.
— Именно такое зрелище я ожидал увидеть, вернувшись домой после того, как одолжил тебя. — Глубокий, раздражающе знакомый голос заставляет меня закрыть глаза.
Я медленно выдыхаю, отступая назад, и сажусь на пятки, не поднимая проклятый осколок.
— Если хочешь знать? — Возмущаюсь я вслух. — Это не входит в мои обязанности.
Я встаю и, не обращая внимания на огромную фигуру позади меня, одетую в рубашку с закатанными рукавами и парадные брюки, разворачиваюсь, готовая пройти по коридору между крыльями и позвать кого-нибудь из уборщиц, чтобы они убрали беспорядок.
Убрали беспорядок, который я устроила. Быть экономкой этого засранца должно иметь какое-то преимущество, верно?
Я делаю всего три шага, прежде чем мое тело оказывается прижатым к стене. Я медленно выдыхаю через рот. Конечно, он не оставит меня в покое.
— Куда спешишь, куколка? Я только что приехал. — Спрашивает Тициано, ухмыляясь от уха до уха, очень довольный собой за то, что сумел загнать меня в угол.
Я облизываю губы, и его взгляд непристойно заинтересованно следит за моим языком. Я отказываюсь признавать, как мое тело реагирует на его внимание.
— Это тоже не входит в мои обязанности, — говорю я сквозь зубы.
Тициано поднимает руку и заправляет непокорную прядь моих волос за ухо, когда дело сделано, он не отступает. Его большой палец проводит по моей щеке, в то время как кончики пальцев другой руки проводят по моей челюсти и шее.
— Что, принцесса? Что не входит в твои обязанности?
— Приветствовать тебя дома, — отвечаю я еще более раздраженно, практически прижимаясь к стене, чтобы наши тела не соприкасались больше, чем они уже соприкасаются. — И я не твоя принцесса.
Тициано проводит кончиком языка по внутренней стороне щеки, и его глаза как-то странно блестят, когда он молча наблюдает за мной почти целую минуту.
— Формальности. — Он пожимает плечами. — Но если ты очень хочешь, я могу попросить их обновить твой трудовой договор и включить прием меня дома в число твоих официальных обязанностей. — Он сближает наши лица и, когда наши губы почти соприкасаются, отстраняется, так что единственной преградой между нашими щеками остается его рука, все еще держащая мое лицо. Кончик его носа спускается вниз, касаясь линии моей челюсти, а его густая борода посылает мурашки по моей коже. Я прикусываю губу, чтобы сдержать тревогу и с силой прижимаюсь к стене, когда запах Тициано, смесь табака, мяты и чего-то еще, что я никак не могу уловить, становится почти таким же физическим присутствием, как его тело. — Предпочтительно, — шепчет он, — обнаженной и с раздвинутыми ногами.
Я зажмуриваю глаза, собираюсь с силами и считаю до трех. Я складываю руки между нами и толкаю Тициано в грудь, но мои усилия бесполезны, он не сдвигается ни на сантиметр.
— Говнюк! Убирайся! — Требую я и получаю в ответ лишь хриплый смех. Тициано отступает назад, глядя на меня с раздражающей улыбкой, которую я так ненавижу, но его рука все еще на моем лице.