— Ты ведешь себя явно не так как обычно, Тициано, — говорит он, когда я опрокидываю на лицо бутылку с водой. Пот стекает по моему телу, прилипая к шортам на ногах. Я поворачиваюсь к брату и с улыбкой смотрю ему в лицо.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, Чезаре.
— Все в сознании? Никаких сломанных конечностей? Никто серьезно не ранен? — Бросает он мне, кивая в сторону кольца. — Они даже почти не кровоточат.
— Сегодня мне не хочется тратить время на то, чтобы вытирать кровь из-под ногтей.
— Конечно, ведь тебе уже пришлось это делать раньше, верно? Или ты надел перчатки?
— Опять же, я понятия не имею, о чем ты говоришь. У меня уже несколько недель не было времени никого пытать.
Чезаре разразился хриплым смехом.
— Надеюсь, ты будешь более убедителен, когда поговоришь с Витторио. Дон ждет тебя. — Его голос серьезен, но в глазах мелькает веселье.
Я провожу языком по внутренней стороне нижней губы.
— Витторио может подождать еще немного.
— Мы что, играем в ликбез? Ты поэтому вызвал меня сюда? За последние несколько недель мне надоел этот офис. Теперь, когда ты вернулся, я надеялся провести некоторое время, не заглядывая в него.
Я верчу между пальцами ручку, которую подобрал на столе Витторио, забавляясь его раздражением, и краем глаза замечаю, что вознагражден за это легким подергиванием ноздрей — редкий промах в его фасаде абсолютного контроля.
Витторио проводит кончиком языка по центру верхней губы. Темный костюм, идеально сидящий на его теле, помогает создать образ спокойствия, который его лицо угрожает опровергнуть.
— Член Коза Ностры был найден мертвым, с содранной кожей на нашей территории, подвешенным на крюк, как свинья, в заброшенном сарае, Тициано. Я жду, что скажет по этому поводу мой заместитель, и помню, что звонил тебе два часа назад.
Мой ответ размеренный, с оттенком расчетливого безразличия.
— Предполагаемый член Коза Ностры, — поправляю я.
— Тициано, — рычит он, разочарование прослеживается в каждом слоге, но я лишь поднимаю голову, останавливая движение ручки между пальцами.
Воздух в кабинете густой от неразрешенного напряжения. Однако мое тело находится в состоянии глубокого расслабления, каждая мышца расслаблена, каждый вздох спокоен.
Я не могу вспомнить, когда в последний раз мой разум был настолько спокоен. Витторио, напротив, кажется, находится в одном шаге от того, чтобы потерять самообладание.
— По крайней мере раньше, ты вел себя сдержанно, — говорит он между зубами, — автомобильная авария, анафилактический шок, но это? — Говорит он, беря со стола блок фотографий и бросая их передо мной. — Это было показательно и безрассудно!
Его рука сильно ударяется о стол.
— Это можно расценить как акт войны, Тициано.
Не в силах сдержаться, я издаю тихий смешок, но не от радости, а от чистого удовлетворения, глядя на ободранное и кровоточащее тело на фотографиях.
— Я не знаю. — Я выгибаю нижнюю губу, продолжая смотреть на фотографии. — Они хорошо постарались, чтобы изуродовать… И зубы вырвали. Нельзя сказать, был ли это действительно член Коза Ностры, — насколько я знаю, Коза Ностра сама могла вторгнуться на нашу территорию, содрать кожу с одного из наших людей и оставить его в том сарае неузнанным.
Я пожимаю плечами. Гнев в глазах Витторио — это уже глазурь на торте.
Если бы не его высокомерие, Рафаэла не подверглась бы той череде катастроф, в которую превратилась ее жизнь за последние недели. Если бы не его высокомерие, моя куколка не плакала бы. Может быть, в какой-то момент она и заплакала бы от злости на меня, но уж точно не от отчаяния и одиночества, свидетелем которых я стал несколько дней назад.
— Ты просто забываешь, — говорит Витторио сквозь зубы, его голубые глаза холодно сверкают, — что у нас никто не пропал.
— Я уверен, что это можно устроить.
— Тициано, я не могу тебя убить, но могу наказать, — угрожает он.
Он угрожает, а я цокаю языком, закатывая глаза.
— За что?
— Хватит! Терпение имеет свои пределы, а ты уже превысил все мои! — Приказывает он.
Я провожу языком по внутренней стороне губ и киваю головой в знак согласия. Я расправляю плечи и вытягиваю позвоночник, отказываясь от расслабленной позы и кладу ручку на стол.
— Да, Дон.
— Я не собираюсь поощрять твою бесцеремонность. Отныне тебе запрещено вмешиваться в судьбу Рафаэлы. Чезаре уберет за тобой, но это последнее, с чем я буду иметь дело. — В отличие от предыдущей вспышки, эти слова были произнесены низким, резким тоном, обычным тоном дона.