— Священник знает обо всех моих грехах, — объясняет он, пожимая плечами. — Я подожду снаружи. — Он целует меня в щеку и уходит.
Я все еще смотрю на пустой коридор, по которому он шел несколько минут, прежде чем священник позвал меня.
— Дитя мое?
Я сглатываю и переключаю свое внимание на него. Церемониальная ряса — единственный признак, кроме моего платья, того, что сегодня состоялась свадьба.
— Простите, отец… — начинаю я со вздохом, подыскивая слова. Понимая, что поход на исповедь — не единственное, чем я обязана священнику. — Я сожалею о прошлой ночи, я… — Я прерываю себя, не найдя оправдания.
Что я могу сказать? Что я сошла с ума от похоти?
Я прячу лицо руками и стону, чувствуя, как каждый нерв в моем теле дергается. В моей голове постоянно раздаются гулкие звуки. Отец Армандо тихонько смеется и, положив руку мне на локоть, ведет меня, пока мы не садимся бок о бок на первую скамью в церкви.
— Все в порядке, дитя мое. Я уверен, что эти святые видели и более серьезные проступки.
От добродушного комментария мне становится еще более неловко.
— Отец, — хнычу я.
Он берет меня за руку.
— С тобой все в порядке? — Спрашивает он, и, может быть потому, что он никогда не обманывал моего доверия, но я говорю ему правду.
— Я не знаю. Впервые мне предоставили выбор, и я не могу перестать думать, правильно ли я поступила.
Отец Армандо нахмуривает брови, глядя на меня, и его глаза слегка расширяются, когда он понимает, о каком выборе я говорю.
— Поговори со мной, дитя мое.
И я говорю. Я позволяю каждому из своих страхов и желаний заполнить маленькую церковь. Я признаюсь в своих самых сокровенных и темных желаниях, рассказываю о том, как несчастна была моя первая помолвка, какое отвращение я испытывала и как молила Святых о смерти каждого из моих женихов. Я рассказываю о чувстве облегчения, наполнявшем меня на каждых поминках, о том ужасе, который я испытала, когда Стефано предъявил на меня права, и о том море смятения, в котором я утонула, когда он не явился на свадьбу.
Я объясняю все, каждый шаг и решение, которые привели меня к этому моменту, и когда я заканчиваю, не думаю, что мои чувства стали яснее, но я определенно чувствую себя легче.
Отец Армандо бросает на меня многозначительный взгляд, как будто он не только услышал меня, но и понял.
— Десять "Аве Мария" и пятнадцать "Отче наш", дитя мое, — говорит он, подтверждая мои подозрения.
Однажды он велел мне молиться целых три новенны за то, что я мысленно ругала свою мать. Я только что призналась, что пожелала и отпраздновала смерть двух разных мужчин, среди прочих столь же ужасных вещей. Двадцать пять молитв — выгодная сделка, и я это знаю.
— Спасибо, отец, — бормочу я, делая глубокий вдох, зная, что исповедь не может длиться вечно. Моя новая реальность ждет меня снаружи. У нее льдисто-голубые глаза, в которых можно разжечь костер, татуировки по всему телу и улыбка, которая в равной степени холодит и раздражает меня.
Словно почувствовав, что я еще не готова к ней, отец Армандо снова заговорил.
— Я мог бы закрыть на это глаза, понимаешь? — Я поворачиваюсь к нему лицом, нахмурив брови. — Но даже несмотря на смущение и быстроту происходящего, я вижу в действиях Тициано заботу и даже привязанность.
— Заботу и привязанность? — Спрашиваю я, на моем лице отражается замешательство. — Думаю, вы имели в виду прихоть.
Священник тихонько смеется.
— Я мог бы закрыть дверь в ризницу и не реагировать, я мог бы не позволить никому увидеть то, что увидел я, но за последние недели твоя судьба столько раз переходила из рук в руки… — сокрушается он. — Тициано никогда не украсит ни один из этих витражей. — Он поднимает руку, указывая на окна вокруг нас. — Но я знаю его. Мы знаем его.
Как всегда, слова отца Армандо проникают сквозь мои барьеры, оставляя на пути трещины. Не может же он так ошибаться? Насколько хуже всех остальных может быть Тициано?
Вчера я по собственной воле согласилась заняться с ним сексом, так что с этой частью брака проблем точно не будет. Скорее всего, он потеряет интерес, когда ему это надоест, но жить в холодной постели с рогами до небес гораздо лучше, чем избитой и изнасилованной.
— Я знаю этого мальчика с тех пор, как он был еще младенцем, Рафаэла. И да, он всегда был капризным, но его никогда не интересовало ничего, кроме дел Саграды.