Золушка
Aschenbrödel
(1900)
Сад на задворках.
Золушка:
Рыдать не стоит, что они
до слёз меня бранят, беда —
рыданья сами, но не брань.
Не стану плакать об их зле,
и злоба станет добротой,
как сдоба сладкой; если ж я
рыдать бы стала — туч темней
сгустилась б злоба, свет закрыв.
Нет, злобу плач так тяжелит,
что слёз не хватит для того,
чтоб ими злобу утолить.
Зло у меня отняло б жизнь,
оно — чудовище, оно
объело б до смерти меня.
Как мне приятен злобы яд,
ведь я не плачу, а смеюсь,
и только слёзы счастья знаю,
бездумного веселия.
В моей крови сидит каприз,
не ведающий о слезах.
Когда меня до слёз бранят,
во мне рыдает тайный смех,
к их злобе моя радость льнёт,
она не злится и на злость.
Слепая ярость стрелы шлёт
за мной — с них каплет злости яд, —
а я смеюсь. Моя душа
как солнце светит им в ответ.
И даже если тихий луч
их не коснётся — ослепит
их злое сердце миг любви.
К тому ж — я вечно занята,
нет времени рыдать, на смех же
найдётся время! Труд смешит.
Смеются руки от труда,
смеётся сердце от души,
и всяк смеётся им в ответ,
волей–неволей. Что ж, душа,
давай–ка высмеем наш плач.
Собирается уходить. Её сестры подходят к окну на верхнем этаже.
Первая сестра:
Эй, что стоишь, как столб среди
двора, под солнцем полдня? Что,
вообразила — от тебя
нет силы глаз отвесть, поди?
Долой, на кухню, слышишь? Марш!
Не забывай свой жалкий долг!
Золушка:
Иду, иду. Утишь свой гнев.
Застигла мысль меня врасплох,
когда на кухня шла я; вот,
я думала, какие вы
красивые, ты и сестра,
как гордо лик несёте свой,
я вам завидую. Прости,
и я послушно удалюсь.
Уходит.
Первая сестра:
Тупа — и ей бы всё мечтать!
Не слишком ли мы к ней добры?
Тайком высмеивает нас,
а схватишь за руку — плутовка
тотчас состроит мину скорби.
За хитрую нерасторопность
я плетью её накажу.
Пусть ткань работы обовьёт
её, как облако из сажи.
О красоте дам помечтать
ей, лицемерке, что сейчас
в безделии скучала. Ну,
пойду задам работы ей.
Закрывает окно.
Смена декораций.
Комната в королевском дворце.
Принц:
Печаль, откуда ты пришла?
Быть может, собственный мой дух
меня покинул? Жизнь мою
какой виною тяготит?
Иль я постиг природы скорбь?
Скорбь сладкому веселью — враг;
я это знаю — я скорблю.
Коварный недуг, отчего
ты охватил мой мрачный дух?
Ни разум, ни сознание
того не в силах объяснить.
В молчании сношу недуг,
меня гнетущий. — Музыка?!
Чей сладкий голос слышу я?
Кто ты ни будь, мой поцелуй —
в ответ на песни ласку. В ней
мне мнится беспокойство. Скорбь
вдруг унеслась долой. Теперь
я слышу только этот звук;
я вижу только танец — он
влечёт всё тело за собой.
Неужто так танцует скорбь —
так поступь у неё легка?
Да пусть её — скорбь отлегла,
и мне, как прежде, хорошо.
Эй, шут!
Шут:
Ну, шут, и вечно, вечно шут,
шут государства, шут Земли,
всё тот же старый добрый шут,
и есть, и был дурацкий шут,
как воплощение дурака,
в субботу шут, и вечерком
во вторник тоже, тоже шут,
во всём, себе, хозяину шут,
хозяину преданнейший шут.
Принц:
Так вот, скажи мне — что есть скорбь?
Шут:
Скорбь это шут; а кто ему
поклонится — тот дважды шут.
Вы тоже шут — свидетель в том
ваш кисло–сладко–горький лик.
Шутом вас ваша ж юность кличет,
и шут вас — тьфу! — шутом зовёт.
Принц:
И для скорбей причины нет?
Шут:
Вы сами им причина, в вас,
как в почве, прорастает скорбь,
вы — скорби колыбель, на вас,
словно на ложе, скорбь лежит.
И кроме вас — причины нет.
~ 1 ~