— Я гораздо больше беспокоюсь из-за этих двух спиков, с которыми мне завтра встречаться, чем из-за Амароса, — призналась Дженни. — Но я не особенно боюсь идти к ним в их вшивый мотель, думаю, это безопаснее всего. Если бы мы позвали их сюда или в «Шератон», они могли бы явиться потом еще разок и постараться украсть деньги, понимаешь? А так мы отдаем товар, получаем денежки и смываемся.
— Точно, — согласился Винсент.
— Кто знает, что это за типы. Может, настоящие бандиты, как говорится, рыцари ножа, приплыли в город, разузнали, у кого есть кокаин на продажу, а потом дадут тебе по башке и заберут товар даром.
— Да, тут не узнаешь, с кем имеешь дело.
— Вот я и говорю, — продолжала Дженни. — В Лос-Анджелесе у меня были клиенты, которые приглашали к себе в номер, в самые роскошные отели. Куда там Беверли-Хиллз, Беверли-Уилшир, даже Белл-Эр или Эрмитажу! Идешь с ними в номер, а некоторые из них здоровенные, прямо гориллы, и еще дверь запирают, ублюдки. Я носила с собой в сумке опасную бритву, но такая горилла вышибет из тебя дух — глазом моргнуть не успеешь. Изнасилует, отберет деньги и вышвырнет в холл.
— О-о-о, это звучит потрясно! — заявил Винсент.
— Прекрати свои ужимки, сколько можно просить! Я шутить не собираюсь, говорю вполне серьезно. Многие девушки работают со сводниками, чтобы защитить себя от этих громил, понятно? Предположим, я пойду завтра туда, а у этих типов ни цента в кармане, не говоря уже о шестидесяти пяти тысячах за кило. У них в голове совсем-совсем другой план — попросту Лупи-и-Хватай. Лупи меня по башке и хватай кокаин. Вот чего я по-настоящему боюсь.
— Ты права.
— Тогда слушай, что я придумала.
— Понимаешь, какая штука, — говорил Джимми Ноги своему брату. — Я думаю, часы еще у нее, она не отдавала их в заклад и не пыталась сбыть, по крайней мере, так считает Гарри Стэг, а он знает всех скупщиков краденого в городе, и ломбардов здесь только два.
— Да, — коротко откликнулся Ларкин.
Он был занят приготовлением соуса для спагетти к сегодняшнему ужину. Домой пришлось вернуться рано. В дождливую погоду почему-то — Ларкин не мог понять почему — никто из покупателей к нему в док не заглядывал. Так какого черта торчать там попусту, хозяин фирмы вполне может устроить себе отдых на полдня. Сейчас Ларкин резал лук, глаза у него слезились. Джимми сидел на стуле возле кухонного стола и потягивал джин с тоником. Раздвижные стеклянные двери, которые вели на веранду, были мокрые от дождя. Над верандой виднелось небо — серое и какое-то зловещее.
— Мама, да покоится она в мире, делала самый лучший на свете соус к спагетти, — сказал Джимми.
— Да, — согласился Ларкин. — Значит, ты думаешь, часы у нее?
— Вопроса нет.
— Тогда ты, может, прошвырнешься в тот дом?
— Какой?
— На Гасиенда-роуд.
— А что там?
— Этот паршивый стряпчий, знаешь?
— Ну?
— Мэтью Хоуп?
— Ну?
— Он снова приходил и сказал, что парень, которого шлепнули…
— Частная ищейка?
— Да, Самалсон. Он, Хоуп то есть, сказал, что Самалсон выследил ее до этого дома. Вернее, там несколько домов, называются «Башни Кэмелота», на Гасиенда-роуд, номер дома я забыл.
— Ну и что? Она там? Это ты хочешь сказать?
— Я не знаю, там она или нет. Это адрес, который она оставила в кабинете у врача. Самалсон собирался наведаться туда в понедельник, но его убили.
— Да.
Джимми отхлебнул джина.
Ларкин продолжал резать лук и проливать слезы.
— Все дело в чесноке, — заметил Джимми. — Мама всегда добавляла в соус чеснок.
— Я обязательно положу чеснок, — сказал Ларкин.
— Чеснок прогоняет ангела смерти. — Джимми расхохотался.
Ларкин тоже засмеялся, не переставая в то же время плакать.
— Стало быть, — заговорил, отсмеявшись, Джимми, — он получил свое как раз тогда, когда надеялся выяснить дело до конца.
— Да, в ночь на воскресенье.
— До того, как выяснил?
— Да.
— И ты хочешь, чтобы я отправился туда с фотокарточкой?
— А она у тебя разве есть?
— Да, Стэг вернул ее мне. Его настоящая фамилия Стаджоне, ты знаешь?
— До сих пор не знал.
— Потому что ни один порядочный итальянец не станет менять фамилию.
— Что ты имеешь в виду, черт побери?
— Люди считают, что фамилии меняют те, кто вынужден скрываться. Или сбежавшие из дому сыновья. И евреи, которые стали звездами в кино. Пол Ньюмен еврей, если хочешь знать. Думаешь, это его настоящее имя, Ньюмен?
— Не знаю, — ответил Ларкин. — Вообще-то еврей может иметь такую фамилию.
Он был еще сердит на брата за то, что тот снова поднял дурацкий вопрос о перемене фамилии.
— И Кирк Дуглас, — продолжал Джимми. — Его по-настоящему зовут Израэль Как-то-там. Боб Дилан тоже. А Джона Гарфилда помнишь? Он тоже был еврей. Скажу тебе, что для еврея из него вышел неплохой гангстер. Богарт тоже.
— Тоже еврей?
— Нет, кто тебе сказал, что он еврей?
— Мне так показалось, что ты…
— Нет, Богарт просто был отличный гангстер. Евреем был Гарфилд. Жюль Гарфинкель по-настоящему. Или Гарфейн. Как тебе понравится такое паршивое имя?
— Ларгура тоже не подарок.
— Папа перевернулся в гробу от твоих слов. Ладно, не будем горячиться, о'кей?
— О'кей, — согласился Ларкин.
Они помолчали, слушая, как дождь барабанит по твердым листьям пальм.
— Так ты хочешь или не хочешь, чтобы я туда наведался? — спросил Джимми.
— Ну, я думаю, нет ничего сложного. Покрутись там, поспрашивай.
— Нет-нет, это может быть полезно.
— Когда же ты этим займешься?
— Может, завтра после обеда, если перестанет лить как из ведра. Нет, погоди, лучше в воскресенье, завтра у меня кое-какие дела. Для меня важные.
Ларкин теперь бросал в кипяток помидоры.
— Ты зачем это делаешь? — спросил Джимми.
— Кожу с них хочу снять.
— И как это делается?
— Как видишь.
Джимми посмотрел.
— Что-то незаметно, чтобы кожа слезала, — заметил он.
— Надо подержать их в кипятке одну минуту, — объяснил Ларкин.
— А потом?
Ларкин посмотрел на свои часы и поморщился.
— Какая дешевка этот «тимекс»! Поймать бы эту гадину…
— Ну как она, слезает, шкура-то? — поинтересовался Джимми.
Ларкин вылил из кастрюли кипяток и подставил ее под холодную воду. Джимми внимательно следил, как он очищает помидоры.
— Да будь я сукин сын! — выразил он свой восторг.
— Мама пользовалась газовой горелкой, — сказал Ларкин. — Накалывала помидор на вилку и держала над огнем, пока шкура не облупится. У меня здесь электрическая плита, поэтому я пользуюсь кипятком.
— Будь я сукин сын! — повторил Джимми.
Покачивая головой, удивляясь и восторгаясь, он продолжал следить за таинственными манипуляциями брата.
— У тебя еще есть такой джин? — спросил он.
— Да, вон там в шкафчике, — кивнул Ларкин.
Джимми пошарил в шкафчике, достал непочатую бутылку джина.
— Не возражаешь, я ее открою?
— А для чего же она?
Джимми налил себе много джина. Добавил тоник. Разрезал пополам лимон и выжал сок в стакан.
— Ты где покупаешь лимоны? — спросил он у брата.
— Одна леди по соседству выращивает, — ответил тот.
— Привет! — сказал Джимми и выпил. — Ах-х-х, — выдохнул он и глотнул еще. — От лимонного сока джин с тоником делается в сто раз вкуснее. Прекрасный сок! — Он выпил еще. — Нынче у нас двадцатое, ты помнишь?
— Да? Ну и что, если двадцатое?
— Лодка.
— Ах да, я забыл.
— Одну из «сигарет», помнишь?
— Возьми какую хочешь. На тебе ключ.
— Спасибо, — поблагодарил Джимми и посмотрел на море. — Я думаю, дождь перестанет. Мы обработали парочку спиков из Майами, получим с них шестьсот тысяч.
— Я не хочу об этом слышать, — прервал его Ларкин.
Дождь и не думал переставать.
«Башни Кэмелота» стояли на Уиспер-Кей высокие, серые, уродливые, больше похожие на федеральную тюрьму, чем на помещение, в котором кому-то захочется поселиться, — несмотря на все льготы, какие сулило объявление о «распродаже века».