– Настена, какими судьбами? – Его широкая физиономия расплылась в улыбке.
У Геннадия странная внешность. Сквозь классическую блондинисто-сероглазую среднеевропейскую расцветку явственно проступают монголоидные черты. У него широкие скулы, маленький нос (мне бы такой вместо моего руля велосипедного) и необычный разрез глаз. Я знаю как минимум трех девушек, которые считают Генку красавцем-мужчиной, а меня, соответственно, неисправимой сукой, которая, словно собака на сене, нагло держит его при себе.
– Помощь нужна. – Я ввалилась в прихожую, со стуком скинула любимые свои замшевые сапоги, швырнула куртку прямо на пол и устремилась в комнату.
Геннадий еле за мною поспевал.
Тому, кто говорит, что мужчины – большие неряхи, чем женщины, не верьте. В качестве основного аргумента могу сводить вас на экскурсию в две типовые московские квартирки – свою и Генкину.
В моей царит полный бедлам – пыль на всех возможных поверхностях, разбросанные повсюду вещи, пятна от кофе на столе, труп кактуса на подоконнике, в треснувшем горшке. В квартире своей я живу уже почти два с половиной года и за это время, каюсь, ни разу не удосужилась помыть окна.
Иное дело – холостяцкая, казалось бы, берложка Геннадия. Вообще-то это помещение больше смахивает на жилище сентиментальной пенсионерки – линолеум всегда влажно блестит, занавески свежевыстираны, нигде ни пылиночки, повсюду расставлены трогательные сувениры, которые Генка привозит из загранкомандировок.
– Что-то случилось? – заволновался он. – Будешь блины?
– На оба вопроса – «да»! – Я плюхнулась в кресло и поджала под себя ноги. – А с чем блинчики?
– Есть с абрикосовым вареньем, а есть с курицей и луком, – машинально ответил он.
Совсем забыла упомянуть, что, помимо всего прочего, Геннадий еще и знатный кулинар.
– Погоди, а что произошло-то? На тебе лица нет!
– Ничего особенного, – скорбно заметила я, – просто я урод.
– Ты – кто? – недоверчиво хохотнул Генка.
– Урод, – повторила я погромче. – Я только что это поняла. Таким, как я, надо ходить в парандже и отовариваться в ночных супермаркетах, чтобы не шокировать граждан своим внешним видом.
– А кто тебе это сказал, если не секрет? – поинтересовался Геннадий, усаживаясь на корточки передо мною и заглядывая мне в глаза.
– Зеркало, – развела руками я. – У меня есть одна подружка, которая сделала несколько пластических операций. Хочу ей вечерком позвонить. Пусть и мне телефончик своего доктора даст.
Генка изменился в лице:
– Ты что, совсем сдурела, что ли?! Какая пластическая операция! Не разрешаю, не дам!
«А кто тебя будет спрашивать в случае чего?» – подумала я, но, чтобы не обижать главного своего утешителя, озвучивать свою мысль не стала.
– Ты же у меня красавица!
Я откинулась на спинку кресла, расслабилась и приготовилась слушать. Я знала, что именно Генка будет говорить, и от этой приятной предсказуемости на душе становилось тепло, как будто бы я только что от души поела бабушкиных пирожков. Он утешал меня с таким озабоченным лицом, будто бы мы находились на пороге операционной и оплаченный уже хирург нетерпеливо постукивал указательным пальчиком по часам, собираясь сделать из моей никчемной физиономии точеное личико Вивьен Ли.
А Генка все говорил и говорил. Говорил, что я самая красивая женщина, которую ему доводилось встречать. Что когда он меня впервые увидел, то просто остолбенел и чуть не ослеп от такого совершенства (тут он, конечно, загнул, но слышать это все равно было приятно), что во мне погибла великая фотомодель и что, если бы я в один прекрасный день набралась смелости появиться на пороге агентства «Элит», то Клаудиа Шиффер в ту же секунду сдохла бы от зависти.
Его восхищенная болтовня действовала на меня умиротворяюще. Вскоре я поняла, что глаза мои закрываются, а уютный запах блинов действует усыпляюще на мой ослабленный стрессом организм. Я попросила Генку на полчасика оставить меня в покое. Он даже не обиделся, поскольку к моим выходкам давно привык. Послушно отправился на кухню и загремел кастрюлями.
А я закрыла глаза, укутала ноги плешивым старым пледом и действительно ненадолго задремала.
Снился мне редактор отдела культуры Борис Сыромятин – в моем сладком спокойном сне он был загорелым, в меру мускулистым и почему-то носил очки.
Не могу сказать наверняка, верю ли я в то, что моя подруга Альбина и впрямь когда-нибудь станет знаменитой певицей, или все-таки нет. Положа руку на сердце, скорее нет, чем да. Хотя я ничего не имела бы против. Просто я (в отличие от той же Альбинки) смотрю на жизнь не сквозь толстые стекла розовых очков, а с циничной ухмылочкой человека, которого не проведешь на мякине. Так вот, согласно теории вероятностей шансов пробиться на большую сцену у Али нет никаких.
Во-первых, слишком уж много у нее конкурентов. Во-вторых, Альбинка мечтает петь рок и брезгливо морщит нос, едва услышав попсово-сиропный мотивчик (именно поэтому ее так быстро и убрали с «Конвейера талантов», ну не в моде нынче женский рок, что ж тут поделаешь!). В-третьих, несмотря на то что мужики вслед Альбинке шею сворачивают, абсолютной красавицей ее не назовешь. Я бы сказала даже так: Алька довольно красива, но не очень фотогенична. Фотоаппарат и камера убивают добрую половину ее природного обаяния. В-четвертых (и это самое главное), за ней никто не стоит. А ведь волосатая лапа какого-нибудь предприимчивого «туза» могла бы перебить отсутствие прочих козырей. Но «туз» у нее вряд ли появится – Альбина у нас девушка романтичная и верит в большую и светлую любовь.
Поэтому, когда среди недели она срывающимся от нетерпения голосом пригласила меня на внеплановое распитие зеленого чая с пирожными в кофейню «Аристократъ» и проанонсировала, что речь пойдет о ее карьере, я была более чем удивлена.
И даже ради такого случая отменила заранее запланированный сеанс у косметолога. Дружба дороже. А свежая сплетня от лучшей подружки – тем более.
Альбина удивила меня, даже не успев со мной заговорить. Своим внешним видом – она светилась так, словно кто-то зажег внутри ее многоваттный софит. К тому же Алька так вырядилась, словно ей предстоял не кофе с подругой, а свидание всей жизни. На ней была алая юбка с неровными краями, черная блуза цыганского фасона и с десяток позвякивающих бус. Я даже немного разозлилась: почему она меня-то не предупредила о том, что планируется маскарад? Я в таком случае тоже принарядилась бы (благо шкаф мой забит тряпьем, ведь большую часть зарплаты я спускаю именно в модных магазинах).
На ее фоне я, в своих черных джинсиках и неглаженой белой рубахе, смотрелась провинциальной Золушкой.
– Настька! – Она подпрыгнула на стуле, как будто бы получила мощный электрический заряд в обе ягодицы разом. – Опять ты опаздываешь! Я уже сгораю от нетерпения! Так хочется тебе рассказать!
Я чинно уселась напротив нее и, даже не заглядывая в меню, попросила официанта принести кофе и блинчики с клубникой. Как некрасивая подруга, как дуэнья-замарашка при прекрасной принцессе, я вполне имела право на разовое обжорство без тяжелых последствий в виде угрызений своей скандальной совести.
– Ну, что там у тебя случилось? Судя по твоему виду, ты как минимум будешь представлять Россию на «Евровидении».
– Лучше! – выдохнула Аля. – Настюха, а у меня теперь продюсер собственный есть. Я вчера подписала контракт!
– Да ну? И кто он, Игорь Матвиенко?
– Лучше, – мечтательно протянула Аля, – он самый лучший мужчина в мире.
– Так, я чего-то не поняла, – насторожилась я, – кого ты нашла – продюсера или мужика?
– И того и другого, – объяснила Альбинка, – в одном лице.
– С этого места поподробнее, пожалуйста, – вздохнула я, предвкушая двухчасовую душещипательную (хотя и довольно утомительную) беседу в жанре восторженного монолога.