«Этот роман страшит меня самого, ибо, при всей своей простоте, он будет более других насыщен материалом. Я хочу в нем вывести наших крестьян, отразить их историю, нравы и ту роль, которую они играют в обществе; хочу заняться вопросом социальной природы собственности; хочу показать, куда мы идем в условиях нынешнего серьезного кризиса сельского хозяйства. За какое исследование я теперь ни берусь, я неизменно наталкиваюсь на социализм. Мне хочется, чтобы «Земля» сделала для крестьян то же, что «Жерминаль» для рабочих. К тому же я намерен остаться художником, писателем, сложить волнующую поэму о земле, поэму, в которой будут времена года, полевые работы, люди, животные — словом, деревня во всей полноте… Скажете, что я возымел дерзость изобразить в моей книге всю жизнь крестьян, их труд, любовь, политику и религиозные воззрения, их прошлое, настоящее, будущее, — и будете правы».
Это письмо Ван Сантен Кольфу (июнь 1886 года) примечательно во всех отношениях. Золя говорит о дерзости своего замысла, не скрывает трудностей, но в его словах слышится также гордость человека, не привыкшего отступать. После «Жерминаля» Золя все чаще будет обращаться к социалистическим идеям, и если он в чем-то не согласен с учением социалистических теоретиков, то его уважение к ним все больше будет расти, а сами идеи покажутся ему настолько грандиозными, что он склонен будет поверить в их будущую победу. И в «Жерминале», и в «Земле», и в «Деньгах», и в «Разгроме», и в циклах романов «Три города» и «Четвероевангелие» так или иначе присутствуют социалистические идеи, в которые Золя все пристальнее вглядывается. Он черпал их не из книг, а нашел в самой жизни, работая над «Ругон-Маккарами». И это кажется ему особенно важным. Значит, эти идеи не плод ума праздных философов. Они неизбежно рождаются в условиях несправедливо устроенного общества, противостоят ему, вселяют надежду в сердца угнетенных, они жизненны, они необходимы. Золя немного пугает количество оттенков этих идей, великое множество мнений о том, как лучше приложить теоретические выводы к жизни. Особенно неприятно ему, что и здесь нельзя обойтись без политики, которую он глубоко презирает. Но он был дружен с Валлесом, познакомился с Жюлем Гедом, он слышал о Марксе, о Международном Товариществе Рабочих. Это идейные люди, не похожие на Гамбетту или Флоке. Но что сталось бы с ними, приди они к власти? Может быть, и они забыли бы свои прошлые мечты, свои революционные фразы? Такое уже было с левыми республиканцами. Но это только «может быть», а сейчас Золя уважает их, уважает сами идеи и пишет о себе как о «старом республиканце, который в будущем непременно станет социалистом».
Работа над романом идет между тем своим чередом. В июне Золя составлял только «план», а в конце июля уже определил для себя срок окончания книги: «Моя работа над романом «Земля» в полном разгаре, но это настоящая каторга, не рассчитываю закончить книгу раньше марта и сомневаюсь, стану ли печатать ее фельетонами» (Золя — Ван Сантен Кольфу, 29/II 1886 г.).
К марту 1887 года было закончено всего две трети романа. Золя не укладывался в им же определенные сроки. Только в августе написана последняя фраза и поставлена последняя точка: «Вчера утром я закончил «Землю» (Золя — Сеару, 19/VIII 1887 г.).
Золя все же пришлось печатать роман фельетонами. Газета «Жиль Блаз» загодя оповестила своих читателей, что на ее страницах начиная с 28 мая 1887 года «начнет печататься большой роман Эмиля Золя «Земля». В сообщении давалась краткая характеристика нового произведения, которую составил сам автор: «Земля» — это этюд о французском крестьянине, о его любви к земле, о его вечной борьбе за обладание ею, о его обременительном труде, о его маленьких радостях и больших страданиях… В итоге автор пытается сделать для крестьян то, что он сделал для народа предместий и для рабочих большого индустриального центра в «Западне» и в «Жерминале»…»
Но как бы хорошо ни была составлена рекламная заметка, печатание романа небольшими отрывками не пошло ему на пользу, помешало его целостному восприятию. Разрушалась эпическая основа романа, оставался в тени своеобразный философский лиризм произведения, и, наоборот, становились более назойливыми натуралистические детали, подчас очень грубые и откровенные. Еще не была напечатана и половина романа, как критика пришла в движение, и страницы газет заполнились скороспелыми статьями о «Земле». Роман ругали почти единодушно, так же как в свое время «Западню» и «Нана», и даже больше. И хотя Золя привык к этому, чувство досады его не оставляло. Самым обидным было, пожалуй, то, что подвергалась сомнению поведанная им правда о крестьянине. В письме к Октаву Мирбо он так и сказал: «Всякий швыряет мне в лицо «своего крестьянина». С какой же стати один лишь мой оказывается фальшивым? Поверьте, я так же ходил к первоисточникам, как и все вы».