— Я видела вас и раньше. Бываю на соревнованиях по боксу. Признаюсь, нравится смотреть, как представители сильной половины рода человеческого ни за что ни про что лупят друг друга. Как-то сама собой напрашивается мысль о духовном превосходстве женщин над мужчинами.
— Всегда так было — аристократы играли в теннис, кажется, его называли еще лаун-теннисом, благородные девы слушали на балкончиках серенады, а трудовой люд предпочитал поработать кулаками, — меланхолично заметил Роман.
— Вы, оказывается, философ, — оживленно удивилась Инна, — кто бы мог подумать!
Бой на ринге закончился, трибуны кричали, шумели, и Роман подождал, пока схлынет волна звуков.
— Я слесарь, — не без гордости возразил он.
— А почему вы об этом объявляете таким колючим тоном? — Инна смешно округлила глаза.
Она разговаривала с Романом легко и непринужденно. Неловкость, едва заметная в самом начале, исчезла, со стороны они казались добрыми знакомыми,
— Предпочитаю сразу расставлять все знаки препинания. Таким, как вы, ведь нравятся журналисты, кинорежиссеры, писатели, в крайнем случае перспективные научные сотрудники.
— Ого! — сказала Инна. — Откуда вы знаете, кто и что мне нравится?
— Вижу.
Девушка привлекала и раздражала одновременно. Тоненькая, гибкая, какая-то вся уверенная в себе, она слишком свободно затеяла разговор, бросалась словами, почти не задумываясь над ними. Таких свойских девчонок Роман видел на стометровке, они чем-то напоминали вечерних бабочек — яркие и пестрые, их манили огни ресторана «Арктика», они были, как сказал бы профессор Стариков, не слишком щепетильны в выборе знакомых.
Роман обычно избегал бойких и шумных девчонок, считал их пустышками, только и умеющими щебетать о модах. Инна чем-то их напоминала, но в то же время была другой, не такой, как они. Манера разговора не казалась вызывающей, косметики на лице — в меру, держалась уверенно, но без развязности. Роман, конечно, понятия не имел о том, что это целое искусство — уметь преподнести себя, «обаять» с первых минут знакомства. Но он не мог не видеть, что девушка действительно красива. Он наконец сообразил, почему ему показалось, что где-то уже видел Инну.
— Вы похожи на Мирей Матье!
— А вы способны на комплименты, — лукаво улыбнулась Инна. — Если, конечно, это комплимент...
— Я люблю песни Мирей Матье, — серьезно объяснил Роман.
— Тогда вы полюбите и меня. — Инна продолжала улыбаться. И тон у нее был такой, словно она сказала что-то само собой разумеющееся.
— А вам это нужно? — с непонятным волнением спросил Роман.
У Инны была странная привычка разговаривать: она очень красиво растягивала фразы, будто любовалась чистыми тонами своего голоса.
— Мне — нет. У меня достаточно поклонников. Правда, среди них еще не было слесарей. Будет новый факт в моей биографии.
— Слесарем я стану через несколько месяцев. А пока только учусь...
— Трудно сказать, кто кем будет-станет, в кого превратится. — Инна внимательно посмотрела на Романа. — Я ведь тоже не прима балета.
— А кто вы? — Роман давно уже хотел спросить, где работает или учится его новая знакомая.
— Угадайте.
— Вы студентка или трудитесь лаборанткой, чертежницей, ну, словом, на какой-то такой работе, где мозоли не набьешь.
Инна словно не заметила колкость.
— Нет.
— Тогда секретарша у солидного начальника. Вам там самое место — в солидной приемной, среди всяких телефонов и множества посетителей-поклонников.
— И что за ужасная манера говорить мимоходом гадости? — возмутилась наконец Инна. Но Роман видел, что ее забавляет эта игра в «угадайку» и возмущение у нее наигранное, деланное, ее не задевают колкости, они от нее отскакивают, потому что она знает себе цену — умная, раскованная, красивая.
— Ну почему гадости? Тысячи девушек работают секретарями — и ничего. Профессия как профессия.
— Скажите еще, что у нас любой труд почетен.
— А разве не так?
— Нет уж, пусть эти сказки остаются для желторотиков. Жизнь иначе устроена. Будь вы сыном профессора, вы бы в ПТУ, в слесари не подались.
Роман промолчал. Соревнования уже заканчивались, да и мешали они своим разговором другим зрителям. На них оглядывались, шикали, а знакомый по секции бокса парень даже погрозил кулаком.
— Пожалуй, пора идти, — сказал Роман.
— Да, да, — поддержала Инна, — дальше уже просто неинтересно. Знаете что? Идите собирайтесь, встретимся через пятнадцать минут у центрального входа.
Вот все как просто... Пока Роман робко прикидывал, как бы тактично напроситься в провожатые, девушка сама все решила. И сообщила об этом так, будто по-другому быть и не могло.
Им оказалось по пути — такое совпадение. И когда вышли из метро, Инна предложила:
— Погуляем недолго? Что-то домой не хочется. Вечер по-настоящему весенний.
Роман с удивлением осмотрелся. Как же он не заметил, что наступила весна? От деревьев шел влажный, дурманящий запах. Было начало апреля, деревья только просыпались от зимней спячки — в свете фонарей было видно, как начали набухать почки. Голые ветви не казались безжизненными — еще немного тепла, и проклюнутся клейкие листочки.
Уже сняли еловый лапник с многолетних цветов — он защищал их от зимней стужи. Горками чернела земля, ее привезли для цветников. От нее тоже шел терпкий весенний запах. Снега не было, солнышко днем высушило ленту бульвара. А люди одеты по-разному: кто-то успел сменить зимние пальто на плащи, но встречались и меховые шапки. Ребята щеголяли в легких куртках. Роман обратил внимание на то, что почти все мужчины задерживают взгляды на Инне, и ему стало приятно — он рука об руку идет по бульвару с очень красивой девушкой.
Бульвар этот все ребята называли Сиреневым.
СИРЕНЕВЫЙ БУЛЬВАР
Конечно, у бульвара было другое название, более официальное, но, наверное, однажды весенним ясным денечком кто-то из молодого населения окрестных улиц и проспектов первым воскликнул: «А бульвар-то наш — сиреневый!» Когда-то, по представлениям ребят очень давно, при планировке бывшей городской окраины под новый жилой массив строители проложили нитку бульвара по улице, выглядевшей совсем по-деревенски: с палисадниками, с буйным кипением сирени весной. Палисадники и заборчики снесли, а вот сирень постарались сохранить, и чуть позже садоводы обновили ее хорошими сортами. На бывшей окраине любили сирень, соседи хвастались ею друг перед другом, ходили смотреть и сравнивать, у кого лучше. Эта привязанность передалась и новым жителям Оборонной и других улиц: нигде на бульваре не торчали таблички с угрожающе бессильными надписями: «Цветы не рвать!», «По газонам не ходить!», но никто не посягал на цветы, и даже в пору, когда сирень клонилась к земле под тяжестью фиолетовых, розовых кистей, ни у кого не поднималась рука сломать душистую ветвь.
На Сиреневый бульвар любили приходить в любое время года: и зимой, когда кусты сирени одеваются в пушистые белые шубы, и летом — сирень и поднимающиеся сразу за нею высокие деревья доброжелательно укрывали от зноя, духоты асфальта и отработанного бензина; и осенью — кусты долго держали на своих ветвях листву, словно не решаясь проститься с нею. Но особенно любили бульвар весной, в мае: все здесь, казалось, изнывает от обилия цвета, даже глаза устают от яркой, разбуженной теплыми ветрами красоты.
На Сиреневом бульваре объяснялись в любви, гуляли вечерами — рука на талии — подружки, здесь клялись в вечной дружбе и сюда приходили, чтобы в одиночку пережить коварную измену друга.
Еще здесь любили старую-старую песню под гитару, в которой несколько переиначили слова: песню про то, как сиреневый туман в весенней дымке тает, а над тамбуром горит вечерняя звезда...
Инна и Роман в тот вечер много раз прошли Сиреневым бульваром, что называется «от и до», и им было хорошо. Если бы Романа потом спросили, о чем они разговаривали, он вряд ли смог бы припомнить.
Роман вначале беспокоился, что Инне с ним скучно, потом перестал следить за каждым своим словом, ему было интересно разговаривать с этой появившейся невесть откуда умной и красивой девушкой.