– Коли у них один Анисим, то я его знаю.
От неожиданности Игнаша даже приостановился. Сергуня сказал:
– Однажды со Степанкой вот тут неподалеку повстречали.
– А-а-а! – протянул Игнаша. – Один был либо с Настюшей?
– Это кто? – спросил Сергуня.
– Дочь дяди Анисима. Мне, значит, сестра.
День начинался тихий, солнечный. Пели на все лады степные птицы. В чистом воздухе далеко слышен их пересвист.
От села донесся стук цепов, разговоры. Посреди села мужики обмолачивали рожь. Раздевшись до порток и став в круг, они усердно вымахивали цепами. Сергуня спросил, отчего две палки, скрепленные между собой крепкой кожей, назвали цепом, а место, где обмолачивают, – током. Но Игнаша лишь пожал плечами:
– Кто его знает. Так искони прозывают: цеп да ток.
Спины у мужиков загорелые, от пота блестят. Вблизи от тока гора снопов. Бабы и подростки снопы под цепы кладут, а когда мужики обобьют, спешат отвеивать солому от зерна, ссыпать в коробья. То зерно сносят в амбары, отмерив добрую половину княжьему тиуну.
Увидел Анисим Игнату, молотить бросил. В довольной улыбке растянулся рот:
– Племяш пожаловал! А это никак Сергуня? Старый знакомец. Где ж друг твой, Степанка, кажись?
И, не дождавшись ответа на вопросы, уже новые задавал:
– Брат как, Богдан? Поздорову ли?
– Кланяться велел, – успел ответить Игнаша.
– И добре. Настюша! – позвал Анисим.
– Чего? – откликнулась невысокая плотная девчонка в сарафане до пят и опущенном по самые брови легком платке.
– Гостей встречай, – сказал ей Анисим.
Настюша повернулась к Игнаше и Сергуне, радостно воскликнула:
– Игнашка!
Сергуню она словно не заметила. Он, однако, уловил, как Настюша метнула в него взглядом и тут же отвела взор. И еще приметил Сергуня, что у Настюши под длинными темными ресницами глаза спелыми сливами синеют. Из-под платочка коса ниже пояса свисает.
Дрогнуло сердце у Сергуни, кровь к лицу прилила. В голове мысль молнией мелькнула: «Ежели поглядит на меня сейчас, догадается». И еще пуще краской залился.
К счастью, Анисим позвал их:
– Ну-тко помолотите, согрейтесь с дороги, а Настюша нам тем часом щец сварит.
За работой не почуяли, как и день минул. К вечеру, на заходе солнца, покинули село. Дорогой Игнаша подтрунивал:
– Вижу, понравилась тебе моя сестра. Она у меня и в самом деле ладная да душевная.
Сергуня смолчал. Да и что отвечать Игнаше? Разве соврать, но к чему?
День ото дня становился Степанка нелюдимей. Не проходила обида на Сергуню и Игнашу. Терял веру и в пушкари попасть. Временами подумывал, не податься ли в казаки, на окрайну, как Аграфене обещал.
Приметил Богдан, что со Степанкой неладное творится, попробовал поговорить, сказать, что не к добру распаляет себя, попусту, но тот и слушать не захотел.
Чем окончилось бы все, кто знает. Скорей всего сбежал бы Степанка с Пушкарного двора, и числился б он по спискам беглым от дел государевых, кабы не явились вскорости за огневым нарядом пушкари.
Уломал Богдан их боярина взять Степанку к себе. «Не беда, что пятнадцатое лето живет на свете, телом крепок и уж больно охоч к огневому наряду. Надежды парень подает немалые. Выйдет со временем из него отменный пушкарь…» И хоть был тот боярин молод, но без спеси. К словам старого мастера прислушался.
Глава 5
Московские будни
Князь Курбский возвращается в Москву. На государевой псарне. Батоги за недоимку. Тиун Еремка. Государево заступничество. Игумен Иосиф и государь Василий. Пыточная изба
Зима доживала последние дни.
По ночам еще держались морозы, но днем солнце выгревало и звонко выстукивала капель. Дорога под копытами превратилась в снежное месиво. Скользко.
Лес голый, мрачный.
Сиротливо жмутся березы, сникли осины, качают в высоком небе игластыми головами сосны и даже вековые дубы стонут на ветру. И тепло только разлапистым елям. Стоят себе красуются. Длинной лентой растянулся санный поезд князя Семена Курбского. Княжья челядь, охранная дружина скачут впереди и позади поезда.
Курбский откинулся на подушках, остался один на один со своими заботами.
Из Вильно пришлось уехать нежданно. Три лета провел князь Семен при дворе великого князя Литовского. Хоть давно тянуло домой, в Москву, но не мог. Прикипел сердцем к великой княгине Елене. Но о том князь Семен даже виду не подавал. И не потому, что опасался гнева ее мужа, великого князя Александра, а берег честь Елены.