— Елена Осиповна, идите отдохните.
— Ничего, ничего. Нельзя, — отказывается она и остается.
И хотя она не уходит, Погрызова замечает язвительно:
— Нарожают детей, а за них работай.
Однажды у Леночки из груди, сквозь халат, проступило молоко. Погрызова безжалостно указала ей на это при мне. Леночка покраснела до слез, застыдилась, убежала за ширмочку. Я молча, укоризненно посмотрел на Погрызову.
— Неряха, — пренебрежительно отозвалась Ольга Никандровна. Через день или два я предложил Леночке:
— Елена Осиповна, берите-ка вы отпуск теперь. А Ольга Никандровна пойдет позже.
— Ни в коем случае! — вскипела Погрызова. — С какой стати? У меня сейчас покос начинается.
Леночка смолчала, как всегда.
Постепенно узнаю о Погрызовой «дела давно минувших дней». Предложил ей съездить в соседнее село к больному ребенку. Она притворно удивилась:
— А почему не Лена?
— Елена Осиповна должна кормить свою девочку.
— Ну, что ж. Раз так, я съезжу. Но на чем?
— На лошади.
— Что вы! Колхоз лошади не даст.
— А вы обращались?
— Как же — не раз. Придется на велосипеде.
После работы я пошел в правление, но председателя колхоза Климова не застал и потому сам отправился на конюшню.
На конном дворе ковыляла хромая лошадь. В рубленой избушке, положив под голову хомут, спал старик-конюх с потухшей цигаркой, прилипшей к нижней губе.
Дедушка! — позвал я.
— Ась? — встрепенулся он, приподнимаясь и поводя мутными со сна глазами. — Не сплю я. Скучно — прилягу, а спать не сплю.
— Пришел с вами потолковать.
— О чем это? — насторожился дед.
— Насчет лошадей.
— Лошади все в работе. Пантера — так она засеклась.
— Я не про то. Ольга Никандровна говорит, что ей лошадей не дают.
Старик по-молодому вскочил на ноги.
— Ишь ты! Лошадей не дают… Так кто ж виноват? Мы разве не люди? Мы от чистого сердца: придет — попросит — на тебе, пожалуйста. Потом, смотрим — не то. Возьмет лошадь к больному ехать, а сама по дрова. Она думает, что ежели лошадь животная бессловесная, так все шито-крыто. Не тут-то было. Перестали лошадь давать…
Пока он сердился, я присел на пустую бочку. Старик, видя, что я настроен миролюбиво, постепенно затих.
— Больше этого не повторится, — обещал я.
Старик вынул маленькую гребеночку, расчесал бороду аккуратно на две стороны.
— Ну как же, все-таки?
— Мне што? Как бригадир, — все еще стараясь казаться строгим, проговорил старик.
— Маломальский разрешит.
— Тогда мы без всякого. Дело нужное. Только сподручнее с вечера упредить или раненько утречком.
— А с Ольгой Никандровной я поговорю.
Он махнул безнадежно рукой.
— Черного кобеля не отмоешь добела.
Боюсь, что он прав. Ольга Никандровна вернулась из Затеевки усталая, пропыленная.
— Ничего особенного, — сообщила она. — Обыкновенная ангина. И зачем меня только гоняли? Больше не поеду. Я не девчонка на велосипедах летать.
Я сказал ей:
— Следующий раз вы поедете на лошади, но только с условием, что не станете возить дрова.
Она не проронила ни слова. Теперь она вежлива со мной, хотя в этой вежливости звучит нарочитость. Обращаясь ко мне, она говорит: «Будьте добры», «Благодарю», «Потрудитесь…», но чем вежливее она старается быть, тем сильнее раздражает меня.
Все в этой женщине вызывает во мне неприязнь: и подол яркого платья, высовывающийся из-под халата, и то, что она часто выходит в прихожую курить, и то, что удивительно много пьет воды из графина и не споласкивает стакан, и даже худые ноги ее, накусанные комарами и расчесанные до ссадин.
Ежеминутно, во время приема больных, я ощущаю присутствие неприятного и недоброжелательного ко мне человека, как будто дверь не затворяется и все время тянет холодным сквознячком.
БУКА
Она появилась неожиданно: маленькая, щупленькая с туго заплетенными, торчащими, словно накрахмаленными, косичками. Взглянула на меня строго из-за толстых стекол очков.
— Это вы раму выставили?
— Да, — признался я.
Она гневно прошлась по комнате.
— Никто вас не просил — это во-первых. А во-вторых, я сама могла. И что вы этим собирались доказать? Нехорошо! Я тут накричала на Маломальского — и все из-за вас.
— Алевтина Захаровна!
— Не зовите меня так. Что за Алевтина? Я еще не старуха. Зовите Аллой.
— Садитесь, Алла.
— Я не сидеть пришла. Короче — мы решили поставить пьесу, Андрей выбыл. Вам придется исполнять роль репортера.