Пытливо взглянул на меня. Я несколько замешкался с ответом. Он это уловил.
— Ну, ну, ладно… Не надо…
— Да нет, — возразил я. — Секрета нет. Над книгами сижу. Только не очень-то получается… За день набегаешься… — Таиться от него не имело смысла. — Геронтологией занимаюсь.
— Это что-то медицинское?
— Буквально — наука о старости. Главная цель ее — найти пути продления жизни человека.
— Это интересно.
Досказать ему не пришлось. Зазвонил телефон. Он стал говорить с кем-то о подкормке, об удобрениях.
Возвращаюсь домой. Навстречу мне медленно двигаются Андрей и Надя. Андрей что-то говорит, жестикулируя левой рукой. Она смотрит себе под ноги. Лицо у нее расстроенное, огорченное. Слышу, как Андрей говорит:
— А чего ждать? Скажи прямо…
О чем это он? Не о свадьбе ли? И все таки мне кажется, что она не любит его. Почему-то хочется, чтоб это было так.
СОН
Люблю разговаривать с Надей. Любопытно она говорит о людях.
— Возьмите Новикова, — рассказывает она. — Вроде неслышный. Никогда голоса не повысит. Придет к трактористам, поможет, а между делом побеседует, о чем надо. Никому не приказывает, а все с ним считаются. Если попросит — разобьются, а сделают… А Оксана? Она ж спасла его. Нашла раненого на поле боя, спрятала, выходила. Помогла к партизанам перебраться. Или Климов наш. Тридцатитысячник, начальником цеха был. По призыву партии в деревню работать поехал. А Ариша! Вы думаете, она тихая? Это она только теперь такая. Старая стала. Папаня рассказывал, в годы коллективизации она во главе женского комитета стояла. Был такой у нас. Мужа ее, Павла, кулаки убили. И в нее стреляли, ранили… Егоров — тоже интересный человек. Когда-то председателем райисполкома был. У нас, правда, еще не показал себя.
Хочется узнать Надю ближе, но о себе рассказывает скупо, будто не веря, что это может быть кому-нибудь интересно. Об отце своем сообщает охотнее:
— Тятя у меня беспокойный. Всегда что-нибудь выдумывает. То маслобойку мастерит, то что-нибудь для комбайна. Ветродвигатель установил, хотел свое электричество иметь, да напрасно старался — колхоз электростанцию построил. Теперь двигатель ни к чему, торчит вместо флюгера. Тятя наш самоучка, шутит: «Математики я не знаю, а то бы вечный двигатель построил». Голова у него инженерская.
После короткой паузы продолжает, но уже не с восхищением, а огорченно:
— А по домашности ничего не помогает. Не любит этого. Разве что иногда ограду поправит или сено смечет. Все хозяйство на маме. Она, пока здоровая была, все успевала: и почту разнести, и огород прополоть, и свинье сварить. Чуть свет вставала и за день, бывало, не присядет. Она Федю никак забыть не может. Да и как забыть? Тятя и то плачет. Вчера, смотрю, сидит во дворе один. Подошла, вижу у него глаза полны слез. Я испугалась: «Что с тобой?» — говорю. А он махнул рукой: «Так, вспомнилось».
— А кто это — Федя?
— Брат мой — на фронте погиб.
Зайдя однажды, я застал Надю на кухне. Она что-то писала.
— Занимаешься? — спросил я.
— Русский язык повторяю.
— В институт готовишься? В какой?
— Наверно, все-таки в медицинский.
И вдруг у меня вырвалось:
— А я слышал, ты замуж выходишь. — Взглянув на Надю, я сразу понял, что дотронулся до того, до чего дотрагиваться нельзя. Девушка отшатнулась от меня, как будто я на нее замахнулся.
— Не знаю, — выдохнула она в смятении. — Ничего не знаю. И зачем вы спрашиваете?
Вот именно, какое мне дело? При чем я тут? Почему я интересуюсь этим? Не знаю. Может быть, просто хочется, чтобы жизнь ее была ясной и счастливой, а Андрей мне не нравится, есть в нем что-то показное. Так думал я. И вдруг мне приснился сон.
Сон был короткий, но он оставил во мне томящее чувство неутоленной нежности и вот уже несколько дней звучит в памяти, как мотив забытой песни, ускользает, возвращается вновь, томит. Приснилось, будто я веду прием, заполняю чью-то карточку. Кто-то неслышно приближается ко мне сзади, охватывает мою шею нежными, горячими руками, и я почему-то не оборачиваюсь, знаю, что это Надя. Она целует меня в шею быстрыми, легкими поцелуями, и у меня замирает сердце от невыразимого, обжигающего счастья. В кабинете мы не одни, я стыжусь ее ласки и потому стараюсь разнять ее руки, шепчу: «Не надо». Вокруг возникает неясный шум, чьи-то настойчивые, требовательные голоса, я отстраняю девушку и просыпаюсь.