Часы показывают без двадцати двенадцать. Девчата суетятся, все еще куда-то бегают за рюмками, за стоваттной лампой, и в последнюю минуту оказывается, что котлеты не сдобрены перцем.
Садимся за стол по сибирскому обычаю — парни и девушки на противоположные стороны стола. Слышно, как в другой комнате бьют большие настенные часы.
Надя обращается ко всем:
— С Новым годом, с новым счастьем!
Чокаемся, выпиваем по рюмке кагора.
— Тебе чего положить? — спрашивает Надя.
Накладывает мне селедки, винегрета.
Сидим, беседуем. Олег по секрету сообщает мне, что две ночи просидел над доказательством теоремы Ферма.
— Смотри, — предостерегаю я его шутливо, — завязнешь на всю жизнь.
— Ну, это не квадратура круга.
— Ферма-то ведь как-то же доказал…
Алла через стол спорит с Алешкой, кто лучше изображает природу — Шишкин или Левитан. Варя сидит грустная, сосредоточенная. Надя рассказывает о корове, купленной недавно колхозом:
— Замучилась я с ней. Ее хозяйка, Марья, известная певунья, и когда доила, тоже, наверно, пела. Теперь, если молча начинаешь доить, молока не дает. Такая музыкальная корова. Вот и пою. Больше всего ей нравятся лирические…
Наливаем по второй рюмке.
— Теперь мой тост, — поднимается Варя. — Разрешите?
— Тише. Тише. Говори.
— Я предлагаю выпить за…
Варя делает паузу, выразительно смотрит на меня, затем на Надю. Надя удивленно и недовольно подымает брови.
В это время распахивается дверь. В кухню, весь в снегу, вваливается Андрей Окоемов. За ним Погрызов. Оба нетвердо держатся на ногах.
— С новым счастьем! — говорит Андрей.
Все от неожиданности молчат. Он пьяно ухмыляется:
— Если лишние — извините… Можем сделать от ворот поворот.
— Ноги-то обмети, — говорит Надя.
Андрей сдергивает с головы шапку.
— Ага, ноги! Ликуй, Лаврик. Надежда Семеновна снизошла. Теперь не выгонят.
Он швыряет пальто свое на сундук, стаскивает с Лаврика полушубок. Парни подвигаются, дают им место за столом.
Варя, неудачно начавшая тост, все еще стоит, протянутая рука ее заметно дрожит, и на скатерть падает несколько темных капель. Она бледна, грудь взволнованно поднимается. Надя шепчет ей на ухо.
— Ничего — семи смертям не бывать, а одной не миновать, — отвечает Варя и громко обращается ко всем: — Я ведь не кончила. Предлагаю… за счастье Надюши и Виктора Петровича. Пожелаем им согласия в семейной жизни.
Все я заметил в короткий этот миг: быстрый взгляд Олега от Вари в сторону Андрея, и как что-то дернулось на шее Окоемова, и как широко, судорожно вдохнул он воздух, как будто вошел в ледяную воду, и как Лаврик с усмешечкой склонил голову.
Все тянутся к нам с Надей с рюмками.
— А мне почему ж не налили? — хрипло спросил Андрей.
— А вот, — показывает кто-то на его рюмку.
— Ради такого случая рюмки ни к чему. Лаврик! Стакан!
Погрызов с наигранной угодливостью кидается к полке.
— А тяжелая артиллерия у нас у самих есть.
Он вытаскивает из кармана пол-литра водки, срывает белый сургуч, дополна наливает себе стакан.
В комнате нависает томительная тишина.
— Здесь не распивочная, — замечает строго Букина.
— Завидно? — подмигивает в ее сторону Андрей.
— Андрей, не дури. Пришел, так не ломай компании, — уговаривает его Костя.
— А я могу всем налить. Ну, кому? — Он встает, выпрямляется во весь рост. — Пить так пить… За Надежду Семеновну вот как надо.
Он осушает стакан, громко бьет донышком его о стол. Алеша подвигает ему тарелку с курником.
— Закуси, а то одуреешь.
— Не требуется. Для того и пьют.
Ксюша, сидящая против меня, пытается запеть.
Ее робкий голос никто не поддерживает, она спотыкается раз, другой и умолкает.
— Пейте, ешьте, — уговаривает Надя гостей упавшим голосом.
Но ни есть, ни пить не хочется. Отставляю рюмку. То счастливое, светлое настроение, с которым я шел сюда, исчезло. Хочется встать и уйти домой. Сижу только потому, что боюсь обидеть Надю.
Алеша лениво ловит тупой вилкой скользкие грибки. Костя Блинов приуныл и рассеянно вертит в пальцах хлебный шарик. Варя отвернулась: того и гляди заплачет.
— Ну, вы как хотите, а я еще подзаправлюсь, — подмигивает Андрей, опять наливает себе водку.
Лаврик хихикает:
— Вот жизни дает!
Варя кидается к Андрею, тянется к его стакану.
— Не пей больше. И так на себя не похож.
Он противится: