— Вот и главного привели.
Меня, значит.
Из плохо прикрытой двери председательского кабинета сизой шелковой ленточкой ползет струйка табачного дыма. На скамье в углу Лаврик. Чиркнул по мне настороженным острым взглядом. Лицо его, как всегда, сальное, щеки и подбородок в черной щетине. Запахнул плотнее полы полушубка, отвернулся.
Зарубин улыбается мне — не робей, мол. Вхожу. Следователь сидит, отвалясь на спинку кресла, курит. Перед ним на письменном столе недоеденная булка и стакан молока. Увидев меня, он поспешно отставляет стакан, отодвигает булку и прикрывает их газетой. При этом он выглядит так растерянно, как если бы я увидел у него на столе не булку и молоко, а плюшевого мишку.
Следователь, — розовощекий блондин с желтыми пушистыми усиками, еще очень жидкими, сквозь которые просвечивает верхняя губа, — хмурится, указывает на стул:
— Прошу. Как ваша фамилия? Так. Да, кстати, вы на часы не обижаетесь? Сколько сейчас времени? Три? Хорошо.
Он удовлетворенно кивает, что-то записывает. Я понимаю — допрос начался. Почему он проверил мои часы?
Читает:
— За дачу ложных показаний вы можете быть привлечены к уголовной ответственности по статье…
Слова эти, должно быть, обладают гипнотической силой. Я ощущаю робость, хотя лгать не намереваюсь.
Записав обо мне обычные анкетные сведения, он вынимает из ящика письменного стола нож. Я сразу узнаю его — это самодельный, обоюдоострый нож с черенком из текстолита. На лезвии чернеет запекшаяся кровь.
— Вам знакома эта вещь?
— Да, — отвечаю я.
— Расскажите.
Излагаю ему события новогоднего вечера. Говорю кратко и неторопливо, потому что волнуюсь и боюсь сказать что-нибудь неверно.
— После того, как Окоемов кинул его на шесток, не брал ли его кто-нибудь другой?
— Не видел.
— Вы твердо помните?
— Вполне.
— С кем пришел Окоемов?
— С Погрызовым.
— И ушли они вместе?
— Нет, Окоемов ушел раньше.
— Так, а где вы расстались с Варварой Блиновой?
— На углу Больничного переулка.
— Она спрашивала вас, сколько времени?
— Да.
— И вы что ответили?
— Ответил: «Ровно два».
— А когда вы пришли домой?
Следователь внимательно смотрит мне в глаза. У него лицо шахматиста, сделавшего удачный ход.
— Точно не знаю.
— А примерно?
— Даже примерно не знаю.
Он проницательно щурит веки.
— А я напомню вам. В амбулатории около шкафа с инструментами я обнаружил семь спичек. Пять из них — сгоревшие. Вы зажигали их, чтобы осветить помещение. Значит, свет в это время был уже выключен. Я справился на электростанции. Подача тока была прекращена в три часа ночи. Уборщица вечером прибирала помещение. Значит, спички набросаны вами уже после трех часов ночи. Между прочим, психологическая деталь — две спички сломаны. Это указывает, что вы очень торопились и были чем-то взволнованы.
Теперь я понимаю, к чему он клонит.
— Сколько времени требуется, чтобы дойти от угла Больничного переулка до медпункта?
— Не знаю.
— А я засек время: ровно шесть минут, при движении очень неторопливым шагом. Итак, где же вы находились от двух до трех часов ночи, а может быть, и позднее?
Ясно, что на этот вопрос я отвечать не могу. Так я и заявляю ему.
— Это ваше право, — соглашается он вежливо. — Вы подождите там, а Погрызова пригласите ко мне.
Выхожу в приемную. Лаврентий уходит к следователю. Из-за двери по-пчелиному гудит их разговор. Слова неразличимы. Зато из другой комнаты, оттуда, где обычно работает бухгалтер, отчетливо доносятся два голоса. Один — Новикова. Он звучит ровно, настойчиво:
— Совершенно уверен, что не виноват…
Ему вспыльчиво возражает Егоров:
— Не следует доверяться интуиции. Это, знаешь ли, очень шаткое основание.
— У меня интуиция, а у тебя что?
— Логика! — восклицает Егоров. — Логика подсказывает. Андрей его соперник. Ты знаешь римскую пословицу: «Скажи, кому выгодно преступление, и я скажу тебе, кто его совершил».
Новиков не соглашается.
— Я знаю русскую: «Первая пороша не санный путь».
Выхожу на крыльцо, чтобы не слышать этого разговора. И без того душно от вопросов следователя.
На перилах крыльца присел Зарубин. Внизу — Погрызова, оживленная, даже как будто помолодевшая, слушает Окоемову. Та, в синем суконном платке, уютно разместившись на завалинке, повествует таинственным, но громким шепотом: