— Известно, бешеный… На меня тогда накинулся. Да и Андрею он давно грозился: «Головы тебе не сносить». А Андрей-то наш, все знают, воды не замутит.
У Погрызовой красный от холода нос. Постукивая ботинками в калошах, она топчется перед старухой, ужасается, делает большие глаза.
Заметив меня, разговора не прекращают. Шушукаются так, что все слышно. Голосок Погрызовой шипит, как шкварка на сковороде:
— Я его сразу раскусила. Ему своей ставки, видите ли, мало, так он еще аптеку у меня отнять захотел. То не так, это не так. Но не на таковскую напал…
— Тьфу, раскудахтались, — сплевывает Зарубин.
Ожидаю долго. Час, может быть, полтора. Или это только кажется?
Уходит домой Новиков. Заметив меня, приостанавливается.
— Нам не по дороге?
— Мне еще к следователю.
— Ну-ну. А что это пальто у вас расстегнуто? — Прибавляет тихо, только для меня: — Обвисать не следует. Застегнитесь. Отсюда пойдете, загляните ко мне, если будет настроение.
Вышел от следователя Лаврик. Молча кивнул мне. Я понял — снова к следователю.
Он встретил меня, как мне показалось, с предвкушением какой-то своей удачи. Обратился очень ласково:
— Итак, продолжим? Значит, когда вы вернулись оттуда, где вы были, то постучали к санитарке и попросили ключ от помещения медпункта? Не так ли?
— Так.
— Зачем?
— Чтобы взять инструменты и перевязочный материал.
— Но откуда же вы знали, что Окоемов ранен?
Рука его играет карандашом, слегка постукивает им о стол.
— Это не важно, — говорю я.
— Напротив. Сами посудите, странно получается: нож этот найден не на шестке, а в пяти с половиной метрах от Окоемова в снегу. После того, как вы расстались с Блиновой, вы не сразу направились домой, а где-то пробыли час или больше. Никто из тех лиц, которые подобрали Окоемова, вас не видел, а вы уже спешите за перевязочным материалом. Очень все загадочно. Не правда ли?
— С вашей точки зрения, пожалуй.
— Напрашиваются весьма неприятные заключения. Почему же вы молчите?
— Все, что мог, я сказал.
— Вы вынуждаете меня взять подписку о невыезде.
— Берите что угодно.
Не читая, я подписал какую-то бумагу и протокол допроса.
— Можно идти?
— Да.
Выйдя от следователя, из приемной звоню в Пихтовое. Мышиный голос дежурной сестры сообщает мне, что состояние Окоемова продолжает оставаться тяжелым.
У ворот сельсовета сталкиваюсь лицом к лицу с Олегом. Он спрашивает:
— Был уже? Меня тоже вызывает. Как, по-твоему, кто все-таки ранил Андрея?
— Не знаю. Следователь, например, уверен, что я.
— Тебе это показалось.
— Нет, улики складываются против меня.
— Какие же могут быть улики?
Я рассказал Олегу о разговоре со следователем. Он задумался:
— Действительно, непонятно, где же ты был?.. Мне это надо знать не из любопытства, — холодно говорит Олег. — Ты ведь комсомолец нашей организации.
— Я был у Нади.
Олег молчит, покусывает губы.
— Нехорошо складывается. Ты понимаешь, если дело дойдет до суда, то вам придется сказать правду. Легко ли это? Особенно ей…
— Все знаю, Олег.
— Ну, я пошел к следователю.
— Только об этом…
— Конечно. Ни слова.
Улыбнулся своей широкой, приветливой улыбкой, которую я у него так люблю.
— Путаники вы, путаники.
Проходя мимо дома Невьяновых, я замедляю шаг. В замороженных окнах что-то мелькнуло. Может быть, это Надя.
Идти к ней сейчас не могу, и к Новикову не пойду. Слишком все мутно, противно, нехорошо.
ПОСЛЕДНИЙ РАЗГОВОР
Какая усталость, как все глупо. Одно желание — плюхнуться в кровать, ни о чем не думать, никого не видеть. Спать!
Раздеваясь у себя в прихожей, чувствую неизвестно откуда взявшийся запах яблок. На вешалке к моему неуклюжему выездному тулупу прильнуло чье-то дамское пальто с пушистым меховым воротником и серыми большими пуговицами. Думаю с досадой: «Кто бы это мог быть?»
Вхожу в комнату. Никого, кроме Трезора. Он подбегает ко мне, трется мордой о колени. Замечаю на столе Аришину стеклянную вазу. В ней горкой наложена крупная антоновка. В пепельнице недокуренная папироса. На полу коричневый чемодан. В недоумении останавливаюсь около стола. Рядом скрипнула половица, и кто-то, прильнув ко мне сзади, прикрывает мне глаза холодными ладонями. Трезор рычит. Мне следует угадать, кто это, но угадывать нет охоты. Я отнимаю от лица чьи-то слегка сопротивляющиеся руки и оборачиваюсь. Предо мной стоит готовая расхохотаться Вера.