— Поклянись же мне, что вернешься до наступления зимы.
— Я не могу поклясться, — отвечал Зороастр. — Ты видишь, я во власти великого царя. Я не могу поклясться.
— Скажи лучше, что ты в деснице Господа, и что поэтому ты и не можешь поклясться. Ибо я говорю тебе, ты не вернешься, и я не увижу больше лица твоего. Наступит зима, и легкокрылые птицы улетят на юг, а я останусь один в стране снегов и морозов. И наступит весна, а я все еще буду один, хотя время мое будет близко, потому что ты не вернешься сюда, и не вернется моя дочь Негушта, и никто из моих родных. И, вот, я сойду в могилу совсем одинокий.
Желтый свет висячей лампады озарял сверху глаза старца, горевшие тусклым огнем; черты лица его вытянулись и исказились, и все морщины и борозды, проведенные превратностями его столетней жизни, выступили теперь — мрачные, суровые и грозные. Зороастр содрогнулся, взглянув на него; он хотел было заговорить, но благоговейный страх сковал его уста.
— Иди, сын мой! — торжественно воскликнул Даниил и с этими словами медленно приподнялся с подушек и сел прямо и неподвижно, протянув свои бледные старческие руки в сторону молодого воина. — Иди и делай свое дело, ибо ты в деснице Господней, а иные дела твои будут вести к добру, иные — к погибели. Ибо ты уклонился с непорочной стези, ведущей к звездам, ты упал с лестницы, по которой ангелы восходят и нисходят на землю, и стал искать преходящей женской любви. И некоторое время ты будешь заблуждаться, и некоторое время будешь много страдать, и снова пройдет некоторое время и ты погубишь себя своими собственными мечтаниями, потому что не сумел отличить тьмы от света и добра от зла. Женщина совратит тебя с прямого пути и, уходя от женщины, ты возвратишься на него и все-таки погибнешь. Но так как добро не чуждо сердцу твоему, то оно сохранится, как и имя твое, в целом ряду поколений, и хотя зло, владеющее тобой, погубит тебя, но, в конце концов, твоя душа будет, все-таки, жить.
Зороастр закрыл лицо руками.
— Восстань и иди, ибо десница Господня на тебе, и никто не может воспрепятствовать делам твоим. Ты будешь взирать на солнце и радоваться, и снова взглянешь на него, и дневной свет покажется тебе мраком. Ты будешь хвалиться в сознании своей силы и в блеске своих доспехов, что нет человека, подобного тебе, и затем отвергнешь славу свою и скажешь: «Это тоже суета». Ты снискал любовь царя и будешь стоять пред царицей в золотых доспехах и богатой одежде, но конец близок, потому что рука Господня покоится на тебе. Если Господь хочет сотворить великие дела чрез тебя, что мне до того? Иди скорей и не отдыхай дорогой, чтобы женщина не соблазнила тебя и ты бы не погиб. А я, я тоже пойду… не с тобой, а впереди тебя. И все вы должны последовать за мной, ибо я ухожу. Истинно говорю тебе, я вижу уже свет во тьме мира, и сияние небесной славы снизошло на меня, торжественное сияние лучезарного величия.
Зороастр взглянул на Даниила и в страхе и трепете упал к его ногам, так что тяжелый шлем его с шумом покатился по мраморному полу. Даниил стоял, выпрямившись, точно исполинский дуб, простирая к небу свои иссохшие руки и окутанный до пояса густою массой своих белоснежных волос и бороды. Лицо его было озарено каким-то внутренним чудесным светом, а темные глаза, устремленные вверх, казалось, воспринимали и поглощали в себе лучезарный блеск отверстых небес. Голос его звучал теперь со всею мощью юности, и весь его образ был облечен величием неземного мира. Он заговорил опять:
— Внимай, голос веков говорит устами моими, и Господь Бог мой взял меня к себе. Дни мои пришли к концу; я взят на небо и не буду больше низринут. Земля отступает и явилась слава Божия, не имеющая конца во веки. Господь идет — скоро придет Он.
Воздев руки к небу, он простоял еще одну минуту, совсем неподвижно, с лицом, озаренным лучами неземного света. Одно мгновение простоял он так, затем отступил назад и так же прямо, с воздетыми к небу руками, упал на устланный подушками пол.
Зороастр, объятый ужасом, бросился к Даниилу и начал растирать его руки, он прислушивался к биению сердца, переставшего биться, и старался возбудить хоть слабый признак дыхания.
Но старания его были тщетны, и тогда, в верхней комнате башни, молодой воин пал ниц и зарыдал один на один с великим усопшим.
III
Так почил Даниил, и семь дней подряд женщины, припав к земле, оплакивали его, между тем как мужчины бальзамировали тело и готовили его к погребению.
Они обернули тело в тонкое полотно и возлили на него драгоценные масла из дворцовых хранилищ. Они окуривали тело ладаном, миррой и амброй, индийскою камедью и смолой персидской сосны и зажигали вокруг него свечи из чистого воска. Все эти семь дней городские плакальщики громко сетовали, неустанно восхваляя усопшего и возглашая днем и ночью, что умер лучший, достойнейший и величайший из людей.
Так бодрствовали они семь дней, плакали и воспевали подвиги Даниила. А в нижнем покое башни женщины сидели на полу с Негуштой посередине и предавались великой скорби, облекшись во вретище в знак печали и посыпая пеплом и голову свою, и землю. Лицо Негушты исхудало и побледнело за эти дни, губы ее побелели, и длинные волосы висели в беспорядке. Многие мужчины обрили себе бороды и ходили босые. Крепость и дворцы были полны звуков плача и сокрушения. Евреи, находившиеся в Экбатане, оплакивали своего вождя, а оба левита сидели возле усопшего и неумолчно читали отрывки из писаний. Мидяне оплакивали своего великого и справедливого правителя под ассирийским именем Балатшужура, впервые данным Даниилу Навуходоносором, и их громкие рыдания и сетования доносились из города, как вопль целого народа, до слуха обитателей крепости и дворца.
На восьмой день торжественно погребли его в саду, в гробнице, заново выстроенной в неделю плача. Оба левита, один молодой еврей и сам Зороастр, все они, одетые во вретища и босые, подняли тело Даниила на носилках и вынесли его на плечах по широкой лестнице башни в сад, к могиле.
Впереди шли плакальщицы: несколько сотен мидийских женщин, с растрепанными волосами, раздирали свои одежды, посыпали себе пеплом голову и бросали его на дорогу, по которой шли, плача навзрыд и причитая диким голосом скорби, потрясая воздух своими визгливыми криками, пока не подошли к могиле и не окружили ее, между тем как четверо мужей опустили своего учителя в обширную гробницу из черного мрамора под тенью пиний и рододендронов.
За плакальщицами следовали свирельщики и при звуках их пронзительной музыки казалось, что какие-то сверхъестественные существа присовокупляют свои голоса к общему воплю. По обе стороны носилок шли родственницы, Негушта же шла рядом с Зороастром, и по временам, когда погребальное шествие делало поворот в миртовых аллеях густого сада, темные, отяжелевшие от слез глаза ее бросали украдкой взор на своего возлюбленного. Лицо Зороастра было бледно, взор — сурово устремлен в пространство. Но поступь его оставалась тверда, хотя он шел босой по жесткому песку, и с той минуты, когда тело старца было вынесено из верхней комнаты башни, и до того момента, когда его положили в гробницу, лицо Зороастра не изменилось и ни разу не взглянул он ни направо, ни налево. И под самый конец, когда они опустили на полотняных перевязях своего любимого учителя в место его последнего упокоения и женщины подошли к могиле с ящиком нарда, серой амбры и драгоценных благовоний, Зороастр долго и пристально смотрел на обвитую пеленами голову покойника, и слезы катились по его щекам, падая на мрамор гробницы. Затем он безмолвно повернулся и пошел мимо расступавшейся перед ним толпы, бледный, как и сам Даниил, не отвечая ни на чьи приветствия, не глядя даже на Негушту, стоявшую около него. Он ушел, и весь остальной день не показывался никому.
Но вечером, когда солнце уже скрылось, он пришел на террасу и стоял здесь, окутанный тьмою, так как ночь была безлунная. Он снова надел свои доспехи и пурпурный плащ, потому что долг службы призывал его обойти крепость. Он стоял спиною к колоннам балюстрады и смотрел по направлению к миртовым деревьям: он знал, что Негушта явится на обычное место свиданий. Долго пришлось ему ждать, но, наконец, он услыхал шаги на усыпанной песком дорожке, услыхал шелест миртовых деревьев и различил в сумраке белые края одежды под темным плащом Негушты, быстро подвигавшейся к террасе.