Надо сказать, что внезапное появление Зорро привело противников в состояние некоторого шока. Исчезнувший, возможно, сорвавшийся в пропасть дон Диего, все же был человеком из плоти и крови, то есть равным и вполне уязвимым существом, но когда на его место заступил сам дьявол — ходили упорные слухи, что ни кинжал, ни пуля не могут причинить Зорро ни малейшего вреда, — все численное преимущество, все уловки не просто теряли смысл, но могли обернуться и против самих нападавших. Впрочем, теперь они скорее напоминали обороняющихся, хотя все еще пытались наступать, тесня Зорро к последнему отрезку тропы.
И Зорро отступал, но не просто отходил, а еще и делал знаки дону Росендо, чтобы тот вслед за Касильдой и Тилькуате двигался к зеву пещеры, оставив ему, Зорро, заботу о собственном прикрытии. Дон Росендо повиновался, но не до конца: он отступал, но все же не сводил мушек револьверов с преследователей своего неоднократного спасителя. У них же теперь оставалась лишь надежда на то, что на самом узком участке тропы нога Зорро соскользнет и он рухнет в клокочущую пучину водопада с высоты в двести пятьдесят футов. Продвигаться здесь можно было лишь обернувшись спиной к озеру и припав к скале. В таком положении любой человек, будь он сам дьявол, становился беззащитнее цыпленка, отбившегося от мамы-квочки и замеченного острым глазом степного коршуна. Тем не менее смертельного номера было не избежать, ибо другого пути к зеву пещеры не существовало.
Страшный момент приближался, и когда до узкого отрезка оставалось не более двух-трех крошечных, чуть длиннее ступни, шажков, с верхнего среза скалы неожиданно сорвался крупный угловатый булыжник и, ударившись о край тропки, сбил три-четыре фута изрезанной трещинами каменной кромки. Открывшийся провал, похожий на зев старческой челюсти, был невелик, но преодолеть его можно было только прыжком, отчего переход становился не просто рискованным, но смертельно опасным. И потому, как только нога Зорро приблизилась к последней черте, обе враждующие стороны, не сговариваясь, опустили стволы револьверов и предоставили жизнь благородного разбойника на волю всемогущего случая. Дон Манеко даже подошел к самому краю площадки под скалой и уставился на Зорро тяжелым взглядом воспаленных от бессонницы и долгого перехода глаз.
Дон Росендо забыл о всяких предосторожностях и, сунув за пояс оба револьвера, пробрался как можно ближе к опасному участку, чтобы при малейшей оплошности смельчака быть готовым подхватить его над самой клокочущей бездной. Но это не понадобилось: в последний миг Зорро выхватил из-за пояса длинный кнут, точную копию того, с помощью которого дон Диего всего четверть часа назад захватил незадачливого заложника, взмахнул рукой и узким ременным концом зацепился за выступающий над провалом осколок скалы. Кнут намотался на каменный клык подобно змеиному языку и с легкостью перебросил сильное, гибкое тело Зорро к ногам сеньора Росендо. Молодой человек мгновенно протянул своему спасителю руку, резким рывком втащил его на относительно безопасный участок тропы, а пока преследователи приходили в себя от столь неожиданного поворота событий, вся четверка была уже перед самым входом в сумрачное пространство пещеры. Кто-то еще успел пустить им вдогонку несколько пуль, но стрельба велась настолько беспорядочно, что путники без всякого для себя вреда один за другим проникли в спасительную сокровищницу.
Здесь их взорам открылось поистине восхитительное, потрясающее зрелище. Солнечные лучи, рассеянные слоистым нефритовым шлейфом водопада, ровным мерцающим светом озаряли золотых идолов, стоящих вдоль неровных стен, покрытых известковыми потеками. Драгоценные камни, украшавшие фигуры истуканов, излучали неяркое разноцветное сияние, придавая внутренней поверхности пещеры удивительное сходство с ночным небесным сводом, со всех сторон обступившим каменного горбоносого идола Уицилопочтли, перевитого рубчатыми змеиными туловищами. Казалось, каменное чудовище с выпученными рубиновыми глазами размером с орлиное яйцо стоит в центре огромного, безграничного мира, где все, начиная от крошечной букашки и кончая звездой или планетой, находится в его полной, беспредельной власти. И тут всем — за исключением, быть может, старого Тилькуате — стало просто очевидно, что тот, кто овладеет этими сокровищами, может стать повелителем если не всей Вселенной, то, во всяком случае, той ее крошечной доли, что называется планетой Земля.
Овальную площадку у подножия идола озарял бледный свет крупных, грубо ограненных алмазов, почти замкнутым кругом расположенных чуть выше неглубокой каменной чаши, и в этом свете глаза дона Росендо различили какую-то темную беспорядочную массу, похожую на вымерший муравейник. Тут его на миг ослепила яркая вспышка воспоминания: золотые идолы, грозный Уицилопочтли и страшная, раздирающая боль в груди, сотнями кинжалов пронзающая сердце. «Сердца, — вдруг с отчетливой ясностью понял дон Росендо, — человеческие сердца! Мир, вселенная Уицилопочтли держится на строжайшей бухгалтерии: жизнь на жизнь, сердце на сердце! Все подсчитано, и для того, чтобы мое сердце билось так, как оно бьется сейчас, чуть сильнее обычного, сердце Роке должно было лечь к ногам жестокого божества! Но почему обязательно жестокого? Он был милостив по отношению ко мне, я живу, и это, быть может, есть лишь проявление некоей высшей воли, чьим немым слугой является это каменное страшилище?.. И он, Уицилопочтли, будучи неподвижен, исполнил этот приказ руками старого Тилькуате, как Верховный Суд руками ничтожного ссыльного стряпчего привел нас с Касильдой в эти дикие земли и поставил лицом к лицу с одним из величайших творений человеческого гения!»
И вдруг дон Росендо поймал себя на мысли, что сам вид сокровищницы не вызывает в нем никаких алчных чувств. Все низкие, полуживотные устремления, инстинкты, которые можно было бы с лихвой удовлетворить посредством обращения хотя бы одного из золотых идолов в звонкую монету, ассигнации или банковский счет со многими нулями, отступили, да и само тело словно растворилось в мерцающем свете подземелья, обнажив душу молодого человека и окружив ее фантастическими образами этой маленькой вселенной во главе с бесстрастным горбоносым Уицилопочтли. «Душа, истина, вселенная едины, — продолжал размышлять дон Росендо, — и тогда нет заблуждений, есть лишь беспредельное торжество ликующего духа, не ведающего ни добра, ни зла и лишь снисходительно предоставляющего нам судить о степени совершенства его творений!..»
Какой-то шум за спиной отвлек дона Росендо от возвышенных мыслей; молодой человек быстро оглянулся и едва успел перехватить занесенную над ним руку с широким кинжальным клинком. Ему, можно сказать, повезло: один из индейцев дона Манеко, ползком, как змея, проникший в пещеру, не осмелился осквернить святилище звуком выстрела и запахом порохового дыма. По-видимому, пока дон Росендо и его спутники, не исключая и самого Зорро, находились под гипнотическим действием открывшейся перед ними картины, свободные от этих влияний преследователи достигли входа в пещеру и бросились в последнюю атаку. Едва дон Росендо оглушил своего противника набалдашником кинжальной рукоятки, как под высокими сводами беззвучно заклубились сизые пороховые дымки, а искры, высекаемые из золотых истуканов, лишь наглядно подтвердили то, что среди спутников дона Манеко оказалось не слишком много богобоязненных аборигенов.
Расстояние между противниками было почти ничтожным, порой бандиты стреляли практически в упор, но странный слоистый свет подземелья словно удваивал силуэты дона Росендо и его спутников, отчего револьверные пули раз за разом лишь пробивали бесплотный воздух и, впиваясь в сверкающие фигуры идолов, озаряли сумрачные внутренности пещеры колючими золотыми брызгами. Но даже при таком положении дел стычка не могла оставаться бескровной до бесконечности; рано или поздно частый свинцовый град настиг бы кого-нибудь из участников экспедиции.
Дон Росендо отстреливался почти не целясь, навскидку, чувствуя ладонью резкие толчки револьверной рукоятки и мельком отмечая падение возникающих в просвете входа силуэтов. Он отстреливался и отступал, всей кожей, всем своим существом чувствуя близкое присутствие Касильды, Зорро и Тилькуате. Звуки выстрелов уже не различались как отдельные, но слились в сплошной треск, какой стоит над площадкой для молотьбы маиса. «Здесь или всем выжить, или всем пропасть! — бешено колотилась мысль в голове дона Росендо. — Но теперь спасти нас может только чудо! Или Зорро?! Ведь он появляется лишь тогда, когда все остальные средства оказываются исчерпаны!..»