Ледокол «Русанов», с которым «Сибиряков» должен был идти до Северной Земли, и вовсе не готов к отплытию.
Это было только первое, второе и третье препятствие. А было еще четвертое, пятое, десятое и двадцатое…
Отто Юльевич слал телеграмму за телеграммой в Москву, в Ленинград. В самом Архангельске заседали десятки комиссий, старались помочь ледоколу. Завхоз Малашенко бегал с судна в город. Он давно уже не брился и не спал. Вид у него был страшный.
В разговоре он лишь хрипел и размахивал руками.
И в этот момент очередная группа людей, прибывших с московского поезда, подошла к каюте Шмидта.
Отто Юльевич знал почти всех.
Предводительствовал группой Муханов. Отто Юльевич сам года три назад сманил Муханова в Арктику на «Седов». Тогда это был молоденький комсомолец, пришедший в издательство по распределению из института. Вот режиссер Шнейдеров, тоже знакомый человек, с ним он был на Памипе, Абхазец Чачба. Шмидт долго уговаривал его покинуть на время горы и дом. Коля Чачба был лучшим охотником на своей родине. И прекрасно умел выделывать шкуры. Лишь с подрывником Малером Отто Юльевич был незнаком. Его дали в последний момент взамен заболевшего. Он поплывет впервые.
Я стоял позади всех, прячась за спины, и старательно отводил глаза.
Отто Юльевич сразу узнал меня, даже фамилию вспомнил.
— А вы, Петя Решетов, в гости?
— Яс вами… Я без вас на земле не останусь, — ответил я, бледнея.
Тут все стали на меня оглядываться.
— Дорогой мой, я в Москве вам еще сказал — свободных мест у нас на ледоколе нет.
— Да пусть он погрузиться нам хотя бы поможет, Отто Юльевич, — стал заступаться Муханов, — раз приехал с нами, пусть поработает.
— На погрузке помочь можно, а чтоб в море — ни в коем случае.
ЧЕРЕЗ ПЯТЬ МИНУТ
Через пять минут я уже был в каюте Муханова. Точнее, затаскивал в нее ящики со всевозможными бумагами.
— Эта каюта на двоих. Пока вторая койка свободна, будешь спать здесь, — сказал Муханов.
Внезапно наш ледокол начал слегка покачиваться.
— Поплыли! — удивился я.
А про себя подумал: «Неужели выходим!» Знал ведь, что через два дня выход, а все равно обрадовался: вдруг да и выходим.
— Идем на буксире к пристани, — объяснил Муханов.
Когда мы причалили к пристани, я вышел на палубу.
— А ты что стоишь без дела! — сразу подбежал ко мне завхоз. — Ты, кажется, из экспедиции?
— Да, — ответил я на всякий случай.
— Как фамилия?
— Решетов.
— Решетов? У меня такой фамилии в списках нет. Ладно, внесу. Вон телега привезла связки книг, видишь? Быстро перетаскай их в кают-компанию. Третий трюм.
И я побежал по трапу на пристань к телеге.
Я таскал связки книг, на ходу читая названия на корешках. Лев Толстой, «Война и мир». Художественная. Боднарский, «Великий северный морской путь» — научная. Шекспир, Собрание сочинений, том первый — снова художественная.
С палубы я бежал вниз по деревянной лестнице-трапу, потом по коридору, который был забит всевозможными грузами, в кают-компанию. Там у стены, около пианино, стояли три высоченных книжных шкафа. Дверцы у них были заперты, ключ — у завхоза. Я сваливал книги около шкафов, так, чтобы они не загромождали проход, и бежал за новыми.
С последними связками мне не повезло. Веревка у них лопнула, и книги рассыпались по палубе. Я стал ползать по доскам, собирать их, и тут как раз вышел Отто Юльевич.
— Зря время не теряете, — сказал он, улыбнувшись и обходя разваленные мои книги.
Я даже голову опустил от стыда.
Подбежал завхоз.
— Кончай канителиться, — прохрипел он. — Вон приборы привезли профессору Визе. Спроси у него, куда ставить, и таскай.
Профессор Визе подошел сам. Он был в синей матерчатой блузе, в круглых роговых очках. На вид он был не такой-то уж и старый. Никогда бы не подумал, что это он в исторические времена плавал с Седовым на «Святом Фоке», собирался идти вместе с ним к Северному полюсу…
— Позвольте узнать, молодой человек, вашу специальность? — спросил он.
— Я художник. Петр Решетов. Художник-карикатурист. Готов быть кем угодно, Владимир Юльевич.
Имя и отчество профессора Визе я узнал еще в Москве.
Ящики с оборудованием были потяжелей книг. Но я взваливал их на спину и поднимался, слегка покачиваясь, с пристани по трапу на ледокол.
— Смело носит, — сказал про меня матрос.
— Все смелые, пока в воде не искупаются, — ответил другой.
— Тот, что побольше, ставьте сюда, к стеночке. Этот лучше положить, сейчас мы его и откроем, — говорил профессор Визе в лаборатории гидрологии. Название было написано на двери, на самом же деле это была обычная узкая каюта.
— Тяжело вам одному, я сейчас еще кого-нибудь попрошу в помощь. Все мои сотрудники на станции…
— Что вы, Владимир Юльевич, да я с этой коробочкой могу вприсядку… — Это я так сказал, хотя тащил ее из последних сил.
— Значит, готовы быть кем угодно, лишь бы с нами?
— Конечно. Я всю зиму мечтал. Только вот пришел поздно проситься.
Потом был ужин в кают-компании. Все сели за огромный стол, а я закрылся в каюте.
«Ничего, и поголодаю», — думал я.
— А где наш Решетов? — услышал я вдруг голос завхоза. — Старательный такой парень. Решетова куда дели?
Я выглянул из каюты.
— Марш за стол. Или живот каши не просит?
— Еще как просит!
— Вон твоя тарелка.
И я стал есть вместе со всеми.
НОЧИ ЗДЕСЬ БЫЛИ СВЕТЛЫЕ
Ночи здесь были светлые.
И пока Муханов спал, я расстелил лист бумаги и нарисовал Отто Юльевича, как он смотрит в подзорную трубу из Архангельска на город Астрахань. А там лежат наши овощи. Шарж так и назывался: «Где же овощи?»
Потом нарисовал Малера. Я его сделал одновременно очень страшным и перепуганным. «Не подходи — подорвусь!» — говорил он. Нарисовал еще профессора Визе, Муханова, завхоза.
Двери наших кают выходили прямо в кают-компанию. Я осторожно вышел и приколол к стене все свои рисунки.
Когда я улегся на койку, было уже без четверти пять и встало солнце.
Утром я проснулся от смеха и разговоров.
Смеялись и говорили за дверью в кают-компании.
— Отто Юльевич, вы на себя взгляните! — звал профессор Визе.
— А завхоз-то наш каков! Это кто же так славно поработал?
— Очевидно, Решетов, он ведь художник.
— А милый парень этот Решетов, жаль его, что не может попасть в экспедицию. — Это снова сказал профессор Визе.
Я как раз оделся и хотел выйти, но теперь затаился в каюте.
— Да, жаль, — сказал Отто Юльевич.
— Держись, — подмигнул мне Муханов за завтраком, — шансы твои растут. Опять же повезло тебе, что завтра мы не отчаливаем. Самолет никак не может долететь.
Двадцать пятого июля утром Отто Юльевич получил телеграмму от летчика Иванова: «Вылетел Ленинграда Архангельск, вечером надеюсь прибыть».
Но вечером пришла другая телеграмма: «В четырнадцать часов сделал вынужденную посадку в районе реки Онеги возле села Карельского. В воздухе сгорел мотор. Посадка производилась с остановившимся винтом. Самолет и экипаж невредимы».
С одной стороны, медлить с выходом было нельзя.
С другой стороны — самолет очень помог бы разведкой пути во льдах. Без самолета гораздо труднее. Да и другой ледокол — «Русанов» все еще не готов к выходу.
Отто Юльевич решил ждать до двадцать восьмого. Двадцать восьмого крайний срок, и они отплывут, несмотря ни на что.