И на этом все, вкупе с фотографией адского образа; однако у меня в уме зародился целый поток мыслей! Предо мною были новые, бесценные сведения о культе Ктулху и свидетельство того, что он имел неизъяснимые интересы не только на суше, но и на море. Какой мотив побудил этих помесей отослать «Эмму» назад, пока они проплывали мимо со своим отвратительным идолом? Что это был за неизвестный остров, где погибли шестеро членов экипажа «Эммы» и о котором помощник Йохансен соблюдал такую скрытность? Что показало расследование вице-адмиралтейства и что было известно о тлетворном культе в Данидине? Но и самое чудесное из всего – что за глубокая и более чем естественная связь между датами придавала зловещее и теперь уже неоспоримое значение различным обстоятельствам, которые столь тщательно подмечал мой дед?
1 марта – у нас 28 февраля, согласно линии перемены даты, – случились землетрясение и шторм. «Алерт» со своим скверным экипажем резво устремился из Данидина, словно по настойчивому призванию, тогда как в другой части земли поэтам и художникам стал сниться дивный и сырой циклопический город, а молодой скульптор изваял во сне форму грозного Ктулху. 23 марта экипаж «Эммы» высадился на неизвестном острове и оставил там шестерых мертвецов; и в этот день сны чувствительных людей обрели повышенную яркость и померкли в страхе, когда их зловеще преследовало исполинское чудовище, архитектор сошел с ума, а скульптор внезапно впал в бред! А что же было в бурю 2 апреля – день, когда все сны о сыром городе прекратились и Уилкокс вышел невредимым из оков своей удивительной лихорадки? Что значит все это и что значат намеки старика Кастро о погруженных под воду, явившихся со звезд Древних и их грядущем правлении, об их преданном культе и властью над сновидениями? Неужто я качался на грани космических ужасов, которые не в силах вынести человек? Если это так, то эти ужасы, должно быть, воздействуют лишь на сознание, ибо 2 апреля та чудовищная угроза, которая осаждала людские души, исчезла.
В тот вечер, проведя день за спешной телеграфией и приготовлениями, я простился с приютившим меня другом и сел на поезд до Сан-Франциско. Менее чем через месяц я уже был в Данидине, где, однако, обнаружил, что о странных членах культа, посещавших старые портовые таверны, сведений имелось весьма мало. Отребье на набережной оказалось слишком заурядным, чтобы о нем упоминать, хотя и ходила смутная молва об одной вылазке, которую предприняли выродки в глубь суши, после чего на дальних взгорьях отмечали слабый стук барабанов и красные огни. В Окленде я узнал, что светлые волосы Йохансена по возвращении стали седыми, а после поверхностного и несостоятельного допроса в Сиднее он продал свой коттедж на Уэст-стрит и уплыл вместе с женой в свой старый дом в Осло. Друзьям о своем волнующем переживании он рассказал не более, чем чиновникам адмиралтейства, и они сумели помочь мне лишь тем, что дали его адрес в Осло.
После этого я отправился в Сидней и безуспешно поговорил с моряками и членами вице-адмиралтейского суда. Видел «Алерт», проданный и используемый для торговых целей, на Сёркулар-Куэй, что в Сидней-Коув, однако не выяснил ничего, помимо не относящихся к делу пустяков. В музее Гайд-парк хранилось изображение сидящего существа с головой каракатицы, телом дракона, чешуйчатыми крыльями и иероглифами на пьедестале, и я долго и тщательно его изучал, найдя предметом устрашающе искусной работы и столь же предельной таинственности, ужасающей древности и неземной причудливости материала, какую я подметил в образце Леграсса, бывшем меньшего размера. Геологи, как поведал мне хранитель, сочли его чудовищной загадкой, поклявшись, что нигде на земле не существует такой породы, как эта. Тогда я с содроганием вспомнил, что сообщил Леграссу старик Кастро о доисторических Великих: «Они пришли со звезд и принесли с собой свои изображения».