Все трое чувствовали, как удаляются от родной крови, порой им казалось, что знают точное количество шагов до Максуда и направление до Госры, но чем дальше они уезжали от серого городка, тем бледнее было это ощущение.
— Нам нужно прибиться к каравану, — вдруг произнес вслух Ханой. — Не нужно врагам знать в каком составе мы выехали из города, сворачиваем с проселочной дороги на торговый путь.
Тройка меча.
Мечник шумно опустился на циновку, скрестив ноги, погрузившись в себя. С каждым часом, он чувствовал, как становился все более одиноким и брошенным, словно забытый табуном молодой жеребенок в степи. А еще совершенно не понимал, что делать дальше. Впервые за последние семь лет остался один, не считая провалившегося в болезненный, тяжелый сон Госры. Временами кудесник всхлипывал, когда тревожил рану неосторожным движением, в тот же миг на глиняный пол сыпались черви из раны.
Трижды заходил лекарь, проверяя состояние раненого и предлагая тому питье и жидкий бульон, изредка перебрасывался словами с девушкой, что белой тенью стояла за спиной Максуда. Уже вечерело, когда она решилась.
— Максуд, нужно поесть. А мне выходить не желательно, да и денег нет, — робко попросила она.
Парень повернулся к ней с отрешенным лицом, осмысливая ее слова, затем вдруг резко вскочил на затекшие ноги. Чтобы через мгновение оказаться вновь на полу. Глядя на девушку, вдруг понял, что у него есть долг перед ней, перед раненым собратом, своим домом. Растирая онемевшие ноги, мягко ответил: — Я все сделаю, сестра. Только мяса хорошего в этом краю даже не нюхали. Скоро буду.
Он оставил свою одежду, с трудом натянув халат покойного слуги Ли. Стянул отросшие волосы в узел, чтобы больше походить на местных и вышел из хижины.
Глубоко вздохнул и поднял глаза в небо, совсем скоро зажгутся звезды, выглянет полумесяц. Схватив левой рукой меч, пошел в таверну. Уже на подходе заметил вооруженных людей. Еще утром мечник бы пошел смело, бросая вызов, а сейчас, когда от его действий зависит судьба двоих человек, поостерегся. Прильнув к стене, медленно подошел и прислушался.
— Сколько было лошадей? — грубо спросил один из них.
— Десять, мой господин, был еще вол с арбой, но его сторговали мельнику. Многие хотели взять, только стоимость была большая.
— Девка с ними была? — продолжал пытать жесткий голос с родным для Максуда акцентом.
— Не знаю, господин. Я видел только коней и троих кочевников, — виновато отвечал мальчишка, что присматривал в конюшне.
— Когда забрали?
— Утром, я только воды натаскал, а они кинули монетку под ноги, быстро запрягли и умчались...
Мечник не решился посещать таверну этим вечером, хоть и готов был к битве. Одну ночь можно и поголодать, а завтра идти на рынок. Затем подумал о сестре и поменял свои мысли. Быстрым шагом он рванул на базар, в надежде прикупить хоть что-то, но результат его разочаровал. Лишь только солнце ушло на покой, все лавки закрылись, и только нищие ковырялись в мусоре, пытаясь найти хоть что-то съестное.
— Эй, парень, ищешь где повеселиться? — вдруг отвлек мечника голос из темноты. Чуть позже вышла обладательница чарующего голоса. Ярко накрашенные глаза и губы, выбеленное лицо и вызывающие одежды.
— Танцовщица, — сморщив губы в презрительной гримасе, произнес меч, он помнил слова Ляосинь, что уличные музыканты и танцоры находятся между рабами и крестьянами по статусу, а еще большинство из них продает не только свой талант, но и тело. — Скажи мне, где могу купить еды?
— Молодой господин хочет вкусить не только нашу любовь, но и насладиться пищей? — чаровница подходила медленно, слегка разведя руки в сторону, и с каждым её словом и шагом мир сузился до фигуры девушки, затуманивая рассудок. Максуд расслабился, стал покачиваться из стороны в сторону, будто ослаб, но когда из руки выпал меч, вся магия пропала.
Через секунду острие уперлась в шею искусительнице.
— Прошу тебя, господин...—взмолилась девушка, а Максуд, вновь почувствовав чары, слегка кольнул мечом.
— Моя сестра голодна, а ты мне здесь разум морочишь? — прорычал мечник. — Скажи скольких людей ты знаешь и поверь, что я готов убить больше. Намного... Больше...
— Я провожу вас в лавку, которая открыта и днем, и ночью. Неприкасаемым, таким как я, вход во многие места воспрещен. Прошу вас, господин, уберите меч.