— Аптечка, — с трудом выговорила Эмили. — В винтокрыле аптечка. Там есть «Мед-икс»…
— А зачем? — Липа пожала плечами. — Ну, дружку твоему, может, и сгодится — надо Сирень спросить. А тебя мы и так подлечим, травами.
— Травами?!
— Тебе больно? — в упор спросила Липа.
Эмили растерянно помотала головой. Больно не было, хотя на ощупь всё выглядело более чем чудовищно.
— Вот и не дури. Сирень своё дело знает. Она вообще знает, ну, больше, чем другие. Это ведь она меня за вами и отправила. Волновалась с самого утра, прямо места себе не находила. Всё твердила, что четыре гостя на подходе: мол, один придёт к Отцу, а трое — к ней. Подготовила все инструменты, заставила мужиков наш барак отмыть, чтобы там чисто было, как в клинике. А незадолго до того, как ваш винтокрыл шлёпнулся, выгнала меня навстречу Фоксу. Сам бы он ещё долго по окрестностям блуждал, Оазис не так-то просто найти. Вот. Ты, конечно, можешь во всё это не верить — в предсказания, в судьбу…
Эмили прикрыла глаза. Она — верила.
— Бенедикта мы похоронили. Ну, четвёртого из вашей компании. Парня, которого коготь задрал, — пояснила Липа, поймав недоумённый взгляд Эмили. — У него в кармане было удостоверение пилота ВВС США на имя Бенедикта Брэндиса. Что-то не так?
Эмили откинула в сторону одеяло — по спине побежали мурашки от свежего утреннего воздуха. Ладонь Липы предостерегающе легла на её плечо:
— Не глупи. Он спит, и проспит ещё долго. Чем ты ему сейчас поможешь? С ним матушка Сирень, уж она-то разберётся, если что пойдёт не так… Ох, вот же дурное создание. Ладно, ладно, идём.
Рука Липы, с виду худенькая, оказалась неожиданно сильной и надёжной. Опираясь на неё, Эмили побрела по узкой тропинке, что петляла между деревьев. Кругом было столько зелени, что Эмили невольно усомнилась: это точно не галлюцинация? Листья шелестели, и покачивались на ветру, и поблёскивали в лучах рассветного солнца, и источали тонкий беспокойный аромат…
Так хорошо, что Харон сейчас здесь, подумала Эмили. Что он тоже всё это увидит, когда придёт в себя.
— Поразительное зрелище, правда? Это всё Великий, — благоговейно проговорила Липа. — Его дары. Возможно, тебе даже доведётся увидеть Его и побеседовать с Ним, если Отец-корень Лавр разрешит.
И Эмили невольно порадовалась, что шина Тигерштедта избавила её от необходимости отвечать.
Её радость угасла, когда она увидела Харона. Он лежал с закрытыми глазами, укрытый шерстяным одеялом, и тихо, размеренно дышал. Безмятежная картина, почти идиллическая. И всё же у Эмили защемило сердце от нежности и страха. Харон не выглядел беззащитным — даже сейчас. Но он нуждался в заботе и лечении. Настоящем лечении, а не том, что могли предложить древены. Травяные отвары? Матрас, брошенный прямо на землю посреди лужайки?
Эмили бессильно опустилась на землю рядом с Хароном. Дотронулась до его пальцев — таких холодных и неподвижных, что даже уверенное биение пульса под тонкой кожей запястья не смогло её успокоить.
— Почему он здесь? — Эмили в состоянии, близком к панике, обернулась к Липе. — На улице?
— Ну, мы могли бы устроить его в хижине для зимовки, — Липа, похоже, растерялась. — Но зачем ему пылью дышать? Тут ведь гораздо лучше! На свежем воздухе, среди деревьев… Ночью, может, и холодновато иной раз — так одеяла у нас хорошие, не замёрзнет.
Одеяла действительно были хорошие, в этом Эмили успела убедиться. Просто всё это настолько не вязалось с её представлениями об асептике и послеоперационном уходе…
— Не тревожься, солнышко, ты уже сделала всё, что могла, — услышала Эмили ласковый голос. — Пора вам обоим немного отдохнуть от мира. А миру — от вас.
Она подняла взгляд — и впервые увидела провидицу Сирень: немолодую женщина с удивительно юными и добрыми глазами.
— Он поправится? — только и спросила Эмили.
— Он очень сильный, раз сумел добраться сюда от самого Рейвен-Рока. Он должен поправиться, — Сирень грустно посмотрела на Эмили. — Но если ты знаешь какие-то молитвы — помолись.
*
И она молилась. А он делал то, что умел лучше всего — боролся. С кровопотерей, инфекцией, обезвоживанием… Запасы аптечки, которую Липа, не выдержав нытья Эмили, всё-таки принесла из винтокрыла, таяли не по дням, а по часам. Сирень не скупилась ни на снадобья, ни на ласковые слова, но Эмили-то видела тонкую морщинку между бровями целительницы, которая появлялась при взгляде на Харона.
Он боролся. А Эмили делала то, что умела лучше всего — верила в него.
На рассвете третьего дня она почувствовала сквозь сон, как пальцы Харона дотронулись до её ладони. Эмили столько раз это мерещилось, что она не могла поручиться, что сейчас всё происходит по-настоящему.
Харон что-то беззвучно прошептал. Воды, поняла Эмили. Выхватила из-под подушки флягу, проклиная себя за то, что выпила слишком много. Поднесла её к горячим, до крови растрескавшимся губам.
Он сделал несколько отрывистых, жадных глотков — и закашлялся; кашель перешёл в глухой стон.
— Харон… — всхлипнула Эмили. Не могла она называть его тем, другим именем, которое отцвело вместе с прежней жизнью. — Прости меня. Прости за всё, мой хороший.
— Ты плачешь? — проговорил он еле слышно. — Не надо, маленькая. Не плачь.
— Не буду, — соврала она, проводя рукой по слипшимся от пота медным волосам. — Что мне для тебя сделать?
Харон открыл глаза — воспалённые, покрасневшие, отчего синева радужки казалась почти неестественной, — и сфокусировал взгляд на Эмили. А она запоздало сообразила, что её отёкшая морда, заново скроенная и сшитая умелицами из Оазиса, не лучшее зрелище, которое можно увидеть по возвращении с того света.
— Видишь, какая я теперь, — грустно усмехнулась Эмили, отворачиваясь.
— Век бы смотрел, — он слабо улыбнулся.
*
Поначалу Эмили переживала, что им с Хароном придётся отбиваться от назойливых культистов — «Не желаете ли вы поговорить о Праотце всех Корней и Крон?» Но за пять дней их так никто и не побеспокоил. Несколько раз приходила Сирень: проведать своих подопечных и убедиться, что Эмили справляется с обработкой ран. Утром и вечером появлялась Липа — приносила медикаменты, воду и еду: бульон или перетёртые в мелкую кашицу яблоки. Изредка Эмили замечала и других древенов, но они обходили импровизированный лазарет стороной. Разве что малышка Ива, дочка основателя Оазиса, забегала время от времени поглазеть на чужаков — но вскоре и она приходить перестала. Ей хотелось послушать истории о Пустоши, но Эмили сейчас была никудышным рассказчиком. А Харон почти всё время спал, словно за двести лет у него впервые появилась возможность отдохнуть — да, скорее всего, так оно и было. Эмили спать почти не хотелось. Она часами лежала рядом с Хароном, вслушиваясь в его ровное и уверенное дыхание и наблюдая, как резные тени листьев пляшут на траве и камнях. Драгоценные мгновения абсолютного спокойствия, которые так легко перепутать с обыденностью — и горько пожалеть об этом, когда судьба в очередной раз рассмеётся прямо в лицо.
На шестую ночь их пребывания в Оазисе начался дождь. Эмили ужасно испугалась за Харона, ведь на лужайке, где они ночевали, не было ни навеса, ни настила. Но кроны вязов смыкались так плотно, что на землю едва ли упало несколько капель. Тем не менее, Эмили до рассвета проворочалась без сна, с подозрением поглядывая на небо.
Что ж, следующей же ночью Пустошь напомнила ей, что есть вещи куда опаснее дождя.
*
После ужина Эмили отважилась сходить в Павильон, чтобы выклянчить у кого-нибудь из древенов палатку, тент или хотя бы зонтик на случай очередного каприза погоды. Но в Павильоне никого не оказалось, и Эмили несолоно хлебавши побрела обратно.