Джошуа стоял перед окном в палате Лизи, посматривая на больничный двор и улицу за забором, отмечающим границу территории больницы. Солнце светило с правой стороны, и его тёплые лучи приятно согревали кожу лица. За его спиной, тихо посапывая, спала Лизи, лишь иногда издавая стон боли. Хотя сейчас была половина одиннадцатого, и она ещё не просыпалась, судя по всему, сегодня ей было лучше. По крайней мере ему хотелось так думать. Вчера она практически весь день пробыла в бессознательном состоянии, временами что-то тихо и жалобно бормоча. Ни врачи, ни тем более он были не только ни в силах вырвать её из смертельных объятий болезни, но и хоть как-то облегчить её страдания. И от осознания своей беспомощности сердце Джошуа обливалось кровью. Единственное, что ему оставалось – это утирать её вспотевший лоб, молча наблюдая за её страданиями.
Ей становилось всё хуже, и Джошуа понимал, что её смерть – вопрос лишь времени, причём самого ближайшего. Ему совершенно не хотелось в это верить, и всякий раз он отгонял эти мысли у себя в голове; но они возвращались к нему с неотвратимостью запущенного бумеранга.
Но сегодня был хороший день, который, похоже, принёс с собой и хорошее самочувствие для Лизы. Так что сегодня можно забыть о них… об этих мыслях… хотя бы на сегодня…
Но как он ошибался…
Лизи пришла в себя в этот день, но лишь за тем, чтобы попрощаться… В последние мгновения её истощённое и бледное лицо (лишь бледная тень той другой жизни радостной Лизи) было расслаблено и спокойно; казалось, боль отпустила её. И Джошуа обрадовался, думая, что, возможно, наступила короткая ремиссия – такое бывает даже на поздних стадиях. Но она лишь слабо улыбнулась своими тонкими, посиневшими и потрескавшимися губами, и едва слышным шёпотом произнесла: «Люблю тебя», – чтобы после, выпустив последний вздох, оставить его одного…
А за окном как ни в чём не бывало светило солнце.
Сейчас, находясь на этой поляне, на совершенно незнакомой планете, и глядя на приближающуюся незнакомку, Джошуа вспомнил тот день, вспомнил свои слёзы, которыми он оплакивал Лизу, и то горе, которое словно многометровая волна обрушилось на него, погребая под собою всю его жизнь – по крайней мере, ту её часть, которая была связана с Лизой.
Он всё ещё не мог поверить своим глазам, но перед ним, передвигаясь сквозь шепчущие стебли травы, шла Лиза. Словно умерев сто с лишним лет назад на Земле в один из солнечных осенних дней (после чего каждый осенний солнечный день всех последующих лет стал для него напоминанием того дня; напоминанием, которое будто слабый яд травило его душу), сумела какими-то непостижимым образом переродиться на этой странной планете.
Джошуа заворожённо наблюдал за приближающейся женщиной, как две капли воды похожей на Лизи, не в силах произнести ни слова. Отсветы неясного света, бросаемые травой, причудливо переливались на её лице. Время словно остановилось для него, превращаясь в тягучий сироп, где часы длились долгие годы, минуты исчислялись месяцами, а секунды днями.
Двойник Лизи подошёл ещё ближе. Теперь Джошуа видел, что на ней ничего не было кроме этой странной накидки в форме «пончо». Ноги её были босы, а сквозь полупрозрачную ткань накидки просвечивались контуры её фигуры. Глядя на эту незнакомку, внешне очень даже знакомую, Джошуа ощутил прилив старых чувств к давно уже ушедшему человеку, которого так сильно напоминала она. Как же он хотел вновь обнять её и поцеловать!
Однако неимоверным усилием воли он приказал себе не расслабляться и не поддаваться эмоциям. На этой планете с самого начала творилось что-то, никак не поддающееся объяснению. И эта женщина, внешне как две капли воды похожая на его умершую жену, была одним из звеньев большой загадки, которую он всё же надеялся разгадать.
Когда расстояние между ними сократилось до трёх ярдов, незнакомка остановилась.
– Джошуа… – её губы дрогнули. – Я так рада видеть тебя.