Сын мой! Такие испытания всегда фатальны!
Его голос дико хрипел и пульсировал приглушённым свистом. Он склонил разгоряченное лицо к Хасану и шепнул:
— Сын мой, эту гармонию обрёл и я. Завоевал, снискал её. Вон там, в нашем доме, за долгие часы уединённых раздумий. И вот уже седьмой день я хожу по городу и напеваю гимн освобождения и силы. Я прикасался к мёртвым, всасывался в их дряблые, синие губы, взирал на бедные, заражённые тела — и смотри! Я цел и чист! Я спокоен, со святой радостью на челе! И такой сияющий я пришёл к ним, чтобы как с братьями поделиться с ними своим счастьем. Но они высмеяли меня и назвали безумцем. Наверное, безумцем от света и солнца.
А теперь я — царь, я — хозяин силы, хочу тебя, мой сын, ею наделить. Ведь такова моя воля!
Он коснулся рукой лба Хасана, впиваясь в его неподвижные глаза:
— Вот теперь она есть и у тебя!
Изнеможённый, он опустился на оттоманку.
Тот же встал у окна и посмотрел на город. Уже издавна он следовал извилистыми галереями мыслей странного гостя. Остатки пошатнувшегося в своих основах сознания призывали его, чтобы он свернул с пути, сошёл с вырастающих из-под ног ступеней… Он не слушал: с отчаянной радостью ступил на доселе неведомые ему пути и углублялся всё дальше и дальше, в какие-то стрельчатые залы с поднебесными сводами, в замки, уходящие вершинами в небо, в прохладные, бесконечные коридоры…
Лишь на мгновение он осознал, что эта радость является чем-то ужасно жестоким, что он не имеет на неё права, ведь там, в кроваво-красном багрянце заката другие…
И облако боли оросило безмятежность.
Как бы отвечая, незнакомец подхватил:
— Да, это правда. Это одна из жестокостей жизни. Лишь одна из тысяч неисчислимых. И что же? Не преодолеешь адскую границу. Мы лишь можем помогать им, а остальное… остальное в руках дэвов…
Брат мой! Под твоим окном лежит труп женщины — возлюбленной, которая хотела проститься с тобой поцелуем смерти. Иди и воздай ей последний долг! Иди! Она была молодой и красивой и всего лишь… женщиной…
С огромной верой, с бескрайним почтением, не сводя глаз с лица наставника, Хасан перегнулся через подоконник, подхватил окоченевшее тело и на холодных устах оставил долгий поцелуй. Затем положил её на ложе из эбенового дерева и покрыл шёлковым халатом в золотистых шафранах. Пара закатных лучей опустилась на ложе смерти и распростёрлась траурным переливом по покрову.
Старик вознёс руку в сторону города:
— А теперь нам пора в путь. Там нас ждут другие. Идём освобождать братьев…
Кровавым упрёком зависло солнце над горизонтом. Последние лучи, мерцая, расходились по водным просторам и румянили гребни волн. Там, вдали, плавились в золоте и багрянце хребты и вершины гор… Из бездонных чаш, расселин, перевалов струился драгоценный, рубиновый нектар…
От дворцов, мечетей, каменных домов ниспадали глубокие тени и клином врезались в улицы, вычерчивая могучими линиями их огромные контуры. Снизу в небо бил тяжёлый, знойный дым пожарища…
Часы отбивали восьмой час. Протяжные звуки тембра меди кольцеобразно распространялись широкими, степенными волнами, ложились ниже между домами, ютились среди ряда стен и робко замолкали в переулках…
Они вышли…
Перевод — Юрий Боев