Халзан еще плеснул из бутылки в стакан, но пить не стал. Резко отодвинул стакан на край стола.
Молчал. Худое лицо его было хмурым.
Дугар, прерывая тягостно установившуюся тишину, виновато признался:
— С однополчанами договорились на БАМе собраться, слово я дал.
— Можно письма им написать. Поймут, если не безмозглые, — Халзан смотрел на сына так, словно вымаливал у него немедленное согласие. — Поймут, что ты у себя дома нужен…
— Неудобно, баабай.
— Я все тебе, сын, сказал. — Халзан поднялся из-за стола. Кивнул на мундир Дугара, висевший на спинке стула. — Тебе вон командование сержанта присвоило. За башковитость, значит. И я верю: есть голова у нашего сына. Думай!
И он пошел за занавеску: то ли вздремнуть, то ли хотел в одиночку побыть или давал такую возможность сыну, низко склонившему над столом черную, аккуратно подстриженную и подбритую у висков и шеи голову. Видать, полковой парикмахер старался…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
И в доме Баши Манхаева со дня на день ждали возвращения сына Ильтона из армии.
О том, что в Тагархае объявился демобилизованный солдат Дугар, сын заики Халзана, — сказала Баше, вернувшись с утренней дойки, Дуулга. Добавила радостно:
— Теперь, гляди, наш тоже вот-вот в окошко постучится!
— Он сначала у дяди в городе поживет, — звучно отхлебывая из пиалы сваренный на молоке плиточный чай, проговорил Баша. — Чего сюда торопиться? Я так ему написал…
— А еще ты ему ничего не написал?
— Чего счел нужным… ясно?
— Не хочешь, чтоб сын скорее за семейный стол сел?
— Почему же? — и Баша, стирая ладонью пот с лица, хвастливо пообещал: — Когда наведается сын — полсела пьяные будут. Вот какой стол устрою!
— А это как понимать — «наведается»? Так и хочешь, упрямец, сына от дома отколоть?
Снова — и уже в который раз — назревал тяжелый разговор на больную для обоих тему… Назревал, чтобы закончиться, как и случалось до этого, скандалом.
Баша примирительно пробурчал:
— Не приехал еще — хватит об этом… А сын Халзана… заики-то… он что? Не слыхала?
— Эрбэд Хунданович туда, в Тагархай, ездил, разговаривал с парнем. Знаешь же, что новые трактора получены… Как будто бы согласился парень трактор принять. А наш пока у дяди будет, пока тут покажется — на развалюху сядет? Этого дожидаешься? Разберут трактора…
— Фу-у, баба! Да прикуси ты свой поганый язык, — Баша сердито заерзал на стуле. — Дождешься — будет у нас еще один такой же, как Хара-Ван…
— Это почему же? И Хара-Ван работает хорошо. Долго не женился — от этого вся беда. Избаловался. До сих пор мальчиком себя считает. А Дугар, кстати, как только приехал — тут и к Митрохиным, на третий день, их дочь сразу прикатила. Помнишь, чернобровая красавица-то? Ни в мать, ни в отца… Маргу! Так ее зовут. Очень красивая девка, красивее не бывает…
— Должен я всяких соплячек помнить, — хмыкнул Баша, но в голосе его был интерес. — Чего же она прикатила?
— Из-за Дугара, знать. У Митрохиных, говорят, большой шум был, семейный скандал…
— Да? — еще больше заинтересовался Баша. — Там, у этого пришлого бурята Митрохина, все может в доме быть. Бродяга! Говорят, он чуть ли не всю Сибирь исколесил, всех детей порастерял, пока у нас-то осел. Приваживаем всяких! Орден ему дали…
— Потому и приваживаем чужих, что свои разъезжаются, — не преминула вставить Дуулга.
Баша, пропустив это мимо ушей, нетерпеливо спросил:
— Почему они, Митрохины, не поладили?
— Мало ли что бывает в семьях…
— Слышала, выходит, звон… Чего тогда молоть языком?
— Что слышала — то слышала… Как будто бы Митрохины недовольны, что Маргу оставила город. Пока Дугар в армии служил — она там за милую душу жила, комнату имела. А Дугар появился — и она из-за него бросила там все…
— Непутевая!
— Сердцу не прикажешь… любовь!
— Хм-м! Лю-бовь! Все вы, бабы, одинаковы. Мужик замаячил перед вами — уцепитесь и хоть на край света за ним. Чужой товар, одним словом. Ни родина не дорога, ни родословная…
У Дуулги обиженно и презрительно губы скривились:
— Понимал бы ты в любви…
— Но-но-но… ты! Говори — да оглядывайся! Знавали и мы, между прочим… Кое-что напомнить?
— Ладно уж! Мы о чем с тобой?
— Об этой девке, о митрохинской Маргу…
Дуулга уже возилась на кухне — звенела посудой. И Баша, чтобы лучше слышать, встал из-за стола, прошел к ней…
— Как будто бы Эрбэд Хунданович пообещал ей место библиотекаря при Доме культуры, — говорила Дуулга.