В полдень, как и намечал, подкатил к окраине города, довез пассажирок до вокзальной площади, пообещал скоро наведаться, — и поехал в заводской поселок, к брату. Побыл у него самую малость, даже пообедать отказался. Предупредил, чтобы тот, как только Ильтон, возвращаясь из армии, появится у него, дяди, — любым способом задержал парня у себя и моментально сообщил бы о приезде сына в Халюту. Он тогда немедленно прикатит — и вместе они пристроят Ильтона на хорошее местечко к знакомым людям. Есть такие и на заводе, и на лесоторговой базе, и в опытном хозяйстве сельхозинститута… Можно будет предлагать, а парень пусть выбирает!
Возвращался от брата — остановил машину у павильонов центрального городского рынка, который — как оповещала вывеска над воротами — звался «Колхозным».
Тьма-тьмущая народу толкалась здесь! Особенно в мясных и молочных рядах. То ли дело дома, в селе — сходил на погребец и принес чего душе угодно.
Вдруг, глянув через головы, в одном из продавцов, отпускавшем говядину, Баша узнал халютинца — Николая Митрохина из Тагархая. Невольно залюбовался, как тот ловко торговал мясом — с улыбочкой и шутками взвешивал куски на весах, брал жирными пальцами деньги и, лишь мельком взглянув на них, давал сдачу, успевал показать в это же время другому покупателю свой товар: «Вам грудинку?.. От задней части не желаете?.. Вот это!.. Как пожелаете, уважаемый!» Услужлив — и одновременно хозяин положения.
«Силен, — позавидовал Баша и удрученно пожалел: — Зачем же я, глупец, поддался на уговоры — скотину в колхоз живьем сдавал? Сколько денег потерял, а? Сюда надо было ехать — с мясом! Вот барышу-то!.. Этот Митрохин таскается по Бурятии, места меняет — и нюх у него на выгоду ой-оей какой…»
Он попытался пробиться поближе к весам, чтобы перекинуться словом-другим с Митрохиным, но на него зашикали, закричали:
— Куда без очереди?
Баша, плюнув, огрызнулся:
— Нужно мне ваше базарное мясо…
И пошел к выходу… Время в городе было до́рого: многое хотел он успеть тут — и, главное, всех нужных людей должен был повидать.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Душа человеческая как родник, — легко и просто замутить ее.
Замутил, а скоро ли отойдет, снова посветлеет?
Так и у Галхан произошло. Только-только, боясь, настороженно, сердце свое навстречу радости открыла, а на эту радость — помоями из грязного ушата. Да кто? От кого и не ждала она… Вернее, откуда не ждала.
В тот день, когда Хара-Ван изгнал из улуса проходимца Шоро, он прямо спросил ее:
— Будем вместе?
— А ничем никогда не попрекнешь? — вопросом на вопрос отозвалась она.
— Мужское слово.
— А пьяный?
— Прежнего, чтоб так пил, не будет, Галхан.
Такой был вечер у них — как исповедь друг перед другом.
И больно, видать, было Хара-Вану, потому что и об этом, главном для него, наверно, — тоже все-таки спросил. Чтобы раз и навсегда покончить, как ему казалось…
— Не любишь ли по-прежнему его? Кроме всего, ведь отец ребенка, так ведь?
Всплыла перед глазами Галхан ухмыляющаяся, самодовольная физиономия Шоро, будто снова ощутила она на своем теле его потные и цепкие руки — пытался насильно овладеть ею — и, словно освобождаясь от какого-то давнего груза, освобождаясь нетерпеливо и желанно, она ответила:
— Да что ты…
И вырвалось само собой: «милый»…
— Да что ты… милый! В юности это как угар, как болезнь от одиночества, от тоски, невезенья. Не его любила, а выдумала что-то себе — и то, выдуманное, любила. А сейчас увидела, через столько-то… ужас, стыд! Нет-нет, ты и не думай!
Тот вечер сблизил их.
И Хара-Ван первым заговорил о том, что должна быть у них свадьба…
А вчера?..
Хара-Ван, в сумерках уже, после работы, зашел, чтобы вместе отправиться на репетицию, и она усадила его поужинать. Маленький Сультим бегал с другой малышней на коровьем выгоне: шел там, судя по долетавшим в раскрытое окно крикам, жестокий бой: «Ур-ра!.. Я тебя убил!.. Тр-ра та-та…» И Хара-Ван, прислушавшись, сказал:
— Каждый мужчина уже с малолетства в душе солдат. Ишь, как воюют!
— Не было б в мире войн — и мальчишки бы во что-нибудь другое играли бы, — заметила Галхан.
— Пусть воюют, — засмеялся Хара-Ван, — мужчина должен быть всегда бойцом, твердым и решительным!
Хорошо, если подумать, сказал он, однако каким выглядел всего через каких-нибудь полчаса сам? Когда в дом без стука, с насупленным лицом вошла его старшая сестра — Адии, живущая в соседнем улусе и о которой Галхан знала лишь, что вместе с мужем-инвалидом та работает на кирпичном заводе и у нее шестеро детей.