— Во́т на эту любовь! — Баша отступил на шаг и смачно плюнул. — Дочь твоя не переступит моего порога… Не хватало нам белоручек, вертихвосток!
— Не ори, сосед, всех вокруг разбудишь, — сурово сказал Ермоон. — Повторяю тебе: не ко мне с этим… Твой сын — взрослый уже человек, с ним договаривайся… по-семейному!
— А твоя дочь, знаешь…
— Замолчи, сосед, нехорошо ты ведешь себя, — и Ермоон, ухватив Башу за руку, потащил его к калитке. — Уходи.
Баша тщетно пытался высвободиться, его рука и плечо под железной пятерней кузнеца сразу онемели, боль ударила в затылок… Он согнулся — и не шел рядом с кузнецом, а жалко семенил, опасливо ловя взгляд Ермоона. А тот, подтащив его к калитке, слегка, казалось, подтолкнул на дорогу, но Баша вылетел на нее, как пробка из бутылки, — чуть лбом не врезался в телеграфный столб, еле на ногах устоял.
А Ермоон невозмутимо направился в сторону кузницы…
И когда его уже не стало видно, Баша, пришедший в себя, с дрожью в голосе — от перенесенного испуга и ярости — заорал что было мочи.
— Погоди, колодезный журавль, погоди, чушка чугунная! Изничтожу, с корня сведу… На мое богатство позарились, нищеброды! Вот вам…
Самые омерзительные слова слетели с толстых губ его.
И вязли они в тумане…
Побежал он домой; там, влетев в спальню, сорвал одеяло с Ильтона:
— Вставай!
Тот рывком, словно по воинской команде «Тревога!», соскочил с кровати, ошалелыми со сна глазами уставился на отца:
— Что случилось?
— Едем. Собирайся!
— В город, что ли? Снова-заново… Ничего я там не потерял, в городе вашем…
— Ах, та-ак?..
Баша хотел ударить Ильтона по щеке, руку уже занес, но столкнулся со взглядом сына — твердым, непреклонным и снисходительным в то же время. Сын — в майке, трусах — был черен от загара, мускулист, крутоплеч, и Баша опустил поднятую руку… Улыбнулся заискивающе:
— Поедем, сынок.
Ильтон не ответил на улыбку улыбкой, как хотелось того Баше.
И в словах сына был холодок:
— Раз и навсегда, баабай, давайте кончим с этим… Выбрал я себе дорогу. Сегодня вот пойду в контору — просить трактор. Вы против — уйду из дома тогда. Чтобы у вас настроение не портилось из-за меня… Ничего не возьму — в своем солдатском уйду!
— Что-о?
— Поймите меня, баабай, но в любом случае будет так…
— Она, это она! — завопил Баша, топая ногами, так что через стенку, на кухне, задребезжала посуда. — Не девка — ведьма! Околдовала! И какая нечистая сила занесла ее обратно в улус?! Опомнись, сын, о тебе ведь забочусь! Других девок, что ли, нет? В ряд ставь — не пересчитаешь, сколько этого товара!..
— Не кричите, баабай…
— Ты мне указчик? А раскинь-ка мозгами лучше, какая она, эта девка… Ни спереди, ни сзади у нее, одни ноги да губы накрашенные — только и видно… Что она умеет? Разве одной музыкой сыт будешь? Разве крашеными пальцами ребенку титьку дашь? Корову выдоишь? Ну?!
Ильтон, сжав губы, пошел к двери и, обернувшись, тихо, но твердо произнес:
— Ее не касайтесь… Тоже раз и навсегда.
Баша сел на пол, на пеструю домотканую дорожку, и заплакал.
За ужином, когда Ермоон вернулся с работы, Шарлуу, хитровато поглядывая на мужа, сказала:
— Днем возле конторы повстречала Башу — он как волк на меня посмотрел. И не поздоровался… Почему бы это?
— Пустой человек, — громко отхлебывая из кружки чай, пробурчал Ермоон. — Было б о чем…
— Он, говорят, силком Ильтона в город тащит, а тот не хочет.
— И правильно делает. Обсевком быть на чужой стороне? Ильтон не в отца — в мать, дай бог ей, терпеливой, здоровья…
Шарлуу задумчиво смотрела в окно, как бы прикидывая что-то в уме. Произнесла со вздохом:
— Не вышло бы беды иль сраму… Лучше бы согласился парень с отцом да уехал в город.
— Ты что это? — Ермоон глаза от стола приподнял, густые поседевшие брови свел.
— А то! — Шарлуу не отвела взгляда. — Уже пересказали мне, как поутру Баша скандалить приходил… Правда ли? Чего таишь-то?
— Наболтают… Верь! — Ермоону не хотелось говорить правду: женщина вмешается — больше шуму и треску будет. Приврал, чтобы как-то смягчить: — Он просил у меня одну вещь для своей машины, будто есть она у меня… Стал упрекать, что не хочу помочь ему, раскричался, матерными словами обложил. Не драться же было с ним, стервецом? Вот ведь ненасытный — даже ржавые гвозди на дороге собирает… А Ильтон — нет, не в него!