— Это уж само собой…
И Ермоон хотел уже было отойти, сделал, вернее, шаг-другой по направлению к стоявшей в отдалении машине: надо было грузить бидоны… Но тут раздался истошный женский визг, доярки шарахнулись кто куда, вразбежку, прячась за коров, — и мужчины увидели перед собой трехгодовалого быка с налитыми кровью глазами, ронявшего слюну с губ. Наклонив свою тяжелую голову устрашающе, по-боевому, выставив рога, бык попер прямо на председателя.
У Мэтэпа Урбановича лицо сделалось белее снега, он попятился назад — и оказался в углу загородки, как в ловушке. Бык, приблизившись, стал рыть копытами передних ног землю, разбрасывая ее по сторонам так, что грязные ошметья попадали в лицо председателю, и не рев, а какой-то утробный звериный рык исторгала бычья глотка…
Никто толком не успел разглядеть, как это получилось, — Ермоон рванулся к быку, ухватил его за рога. Упираясь ногами в землю, он изо всех сил давил бычью голову книзу, и тот, противясь, дергался, норовил поддеть смельчака и вскинуть в воздух…
— Мэтэп! Прыгай через прясло, — приказал кузнец, и председатель, оскальзываясь подошвами ботинок на слегах, кое-как перевалился через загородку. Уже оттуда, в безопасности, он смог во всей полноте увидеть, как Ермоон, спаситель его, надежно приковал быка к земле…
А Ермоон, напрягаясь, все давил и давил бычью голову — и вдруг резким движением рванул ее в сторону, отчего бык упал на правый бок, задрав копыта. И пока он барахтался, поднимаясь, Ермоон спокойно перепрыгнул через ограждение, с усмешкой наблюдал, как рогатый «хулиган» с трудом вставал на ноги…
Мэтэп Урбанович душевно обнял кузнеца, кончиком носового платка протер повлажневшие глаза — и сказал с теплотой в голосе:
— Если б не ты, Ермоон, пришлось бы искать для Халюты другого председателя. Спасибо, друг! Твой должник я… Не зря, стало быть, говорили, как удивлял ты всех в округе своей силой в молодости… И сейчас такой же богатырь!
Пытался что-то вымолвить Халзан, но от пережитого волнения ничего у него не получалось. Мэтэп Урбанович заорал на него:
— Не разродишься никак — да? Откуда этот бык в молочном стаде? Твой?
— Н-нет, — наконец-то прорезалась речь у Халзана, — н-не наш. Своего вывожу на цепи. А этот приблудный. Из колхоза имени Гагарина сбежал. Их он. Я знаю… Небось верховые уже ищут его.
— «Ищут»! — передразнил председатель. — Пока найдут — этот нахал нашим коровам всю породность нарушит.
— Не нарушит. Коровы прошли искусственное осеменение.
— А ему не все равно? Он что — с них справку потребует? Молодой, начнет шуровать…
— Н-нет, — возразил Халзан, — на брюхатую не полезет. У них это строго!
— Да-а?
— Не верите — у доярок вон спросите. Они-то уж знают! — И Халзан подмигнул женщинам. — Правда, бабы, знаете ж про быков?
Женщины отозвались дружным смехом, и все они — доярки, председатель, Ермоон, Халзан, — глядя друг на друга, весело смеялись, освобождаясь в этом смехе от только что пережитого; а чужой, забредший на летник бык, взмыкивая, ходил среди коров, знакомился…
Болот отдыхал: почти сутки, не вылезая из кабины, провел на тракторе. Вывозил бревна из леспромхоза, выделенные для колхоза…
За окном мягко зарождался вечер: легкие фиолетовые тени скользили по стеклу, как бы сгущался, плотнее становился воздух, делая нечеткими очертания всех предметов. Далекие отсюда сосны на краю Халюты казались в надвигающихся сумерках более величественными.
Болот отошел от окна, прилег на диван. Закинув руки за голову, думал… На днях Амархан сказала ему: «Если я тебе стала совсем-совсем чужая — зачем провожаешь после репетиций? Я и одна дойду…» Он обнял ее: «Не чужая… Моя!» Каким долгим, томительно-бесконечным был их поцелуй. И на глазах у Амархан слезы… Как звездные искорки в ночи.
«Моя», — сказал он ей. Правду сказал?
Наверно…
Кто бы на этот вопрос за него ответил!
Но что это? Дверь в сенях заскрипела… Чьи-то легкие шаги по половицам… Не она ли?
Вошла Дулан.
— Ты?!
— Я, удивлен? Одевайся живо: костюм, галстук…
— Выступать?
— Большая программа!
— Я наломался… Только что из леса.
— Разговорчики! Долго не задержишься.
Она подошла к шифоньеру, сама достала оттуда его черный выходной костюм — да так, будто не раз это делала раньше.
— Одевайся. Я отвернусь.
— Не на свою ли свадьбу зовешь, — пошутил он, завязывая галстук.
— На свадьбу. Если тебе так приятнее думать… Мало ли неожиданного в жизни!