— Тебя-то я никогда не обижал… правильно?
«А за что меня обижать-то, — усмехаясь, думал Халзан, не торопя конька: тот сам бежал домой резво. — Митрохин смотался, я с летника уйду — кто останется? Снова переселенца посадите? А надолго ли? Им всем обязательно заработать дай, а мы, свои, с заработком, без заработка ли — на родной земле, для нее стараемся. И обидишь меня — вытерплю, переживу. А чужой не станет терпеть. В морду плюнет — и уедет… Вот и заигрываете вы с ними…»
И про сына думал? «Чего ж, сынок, если люба тебе Маргу — мы с матерью перечить не будем. Девка скромная, грамотная и черной работенки не боится. Как приехала, все время, считай, коров за мать доила… И в одежде аккуратная, и лицом видная, покраше других… бери ее, пусть по-твоему делается! За отца она не ответчик. Хотя, конечно, упрекнут, найдутся такие, меня — за худого свата, тебя — за худого тестя. Переживем, сынок!»
Въезжая в Тагархай, он вдруг увидел свет в окнах митрохинской избы. «Иль я давеча не выключил, забыл?» — обеспокоился Халзан. И направил жеребчика к митрохинскому (уже бывшему митрохинскому!) подворью. Однако, не доезжая до него, остановился… В желтом оконном прямоугольнике различил он стоявших в обнимку Дугара и Маргу. Но тут же фигуры отдалились в глубь комнаты — и погас свет.
«Это их дом теперь», — сказал себе Халзан, испытывая сложное и неясное чувство: радости за сына и боязни за него…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В полдень, когда Ермоон пришел из кузни перекусить, сидел за столом, — где-то близко прогремел оглушительный выстрел.
Кто бы мог это? И что за стрельба средь ясного дня, в улусе? Мальчишки балуются?
Ермоон, отложив ложку, выглянул в окно, однако ничего не увидел — и вышел на крыльцо.
В этот самый момент из-за угла вывернулся с двухстволкой в руках Баша Манхаев и, заметив Ермоона, крикнул во всю глотку:
— Иди, забирай чушку!
— Какую?
— Свою! На моем огороде. — Лицо у Баши было свирепым. — Да поживей… А то не успеешь прирезать, мясо испортится.
— Что случилось-то?
У Баши в голосе злорадство:
— Сначала дочь твоя повадилась в мой огород, а теперь чушку туда пустил!
— Зря не болтай, Баша, — сурово заметил Ермоон, сходя с крыльца. — И ружье на меня не наставляй… Опусти стволы, говорю!
— Перестреляю… так вашу…
Баша, круто повернувшись, держа ружье, как солдат в атакующей цепи, на изготовку — пошел от калитки, бросил уже издали:
— Она в углу, где крапива!
В указанном Башой месте Ермоон увидел свою — уже почти бездыханную — свиноматку, у которой ружейным выстрелом была раздроблена спина, ближе к шее… Стрелял Баша в упор!
Ермоон быстренько сбегал за ножом — перерезал свинье горло; затем оттащил ее из крапивы на травяной лужок, где почище было.
Потом уж стал изучать, смотреть, что же могло произойти тут…
Оказались сломанными две нижние толстенные жердины в загородке, отделявшей участок Манхаевых от его, Ермоона, усадьбы. Да так сломаны — вдребезги! Будто кто топором их крушил, щепки по сторонам летели… Только взбесившемуся стаду диких кабанов под силу такое, а не одной — с мирным характером — молодой чушке. Но кому теперь что докажешь? Да и зачем? А помимо всего картофельные грядки на огороде Манхаевых действительно были во многих местах изрыты ямами, валялись тут и там вырванные кустики ботвы. Свинья, конечно, «поработала» здесь!
Ермоон, сплюнув сердито, рывком поднял за передние и задние ноги тушу свиноматки, взвалил ее себе на плечи, стараясь не выпачкаться кровью, — и зашагал с ношей этой к себе-во двор…
С того дня, как Мэтэп Урбанович объезжал поля вместе с Эрбэдом Хундановичем, правда, немного времени минуло, но что-то затягивали в райкоме с вызовом секретаря парткома на беседу — относительно его направления в партийную школу… Мэтэп Урбанович тревожиться стал: может, как дошло дело до первого секретаря — тот не дал согласия, запретил преждевременно срывать с выборной ответственной должности молодого работника?
И в это утро Мэтэп Урбанович решился позвонить своему приятелю в райком — осторожно выведать, на какой стадии находится вопрос насчет их колхозного секретаря парткома… Утвердил ли «первый»?
Только снял он телефонную трубку — в кабинет вошел Эрбэд Хунданович, и председатель, улыбнувшись ему, как лучшему другу, вынужден был отодвинуть телефон в сторонку… Спросил:
— Какие новости, комиссар?
— Не новости — обычные наши заботы…
— Выкладывай главное, а то сейчас уеду.