И наутро, чуть свет, Сэсэг побежала к шаману Дардаю.
Тот, выслушав, долго молчал, смотрел, закатывая глаза, в потолок, шевелил губами…
Сэсэг, расстегнув ватник, достала из-за пазухи плитку чая и лепешку, положила перед шаманом на стол…
Шаман, удовлетворенный, кажется, подношением, заметно оживился, с силой потер пальцами лоб и сказал, что сомнений нет: это бог лошадей все еще не перестал сердиться за кончину Пегого, посылал в дом табунщика злых духов… Он, шаман, будет молиться, просить тэнгэри о милости…
Сэсэг кланялась низко-низко…
12
Заседание правления колхоза затянулось допоздна. Почти всюду в домах Улея огни погасли, а Яабагшан, обволакиваясь сизым дымом из трубки, все говорил и говорил… Ох, как нравилось ему быть председателем, сидеть за массивным двухтумбовым столом, поглядывать на телефон, давать указания! Там, где можно было обойтись словом-другим, — он, выпячивая грудь, постукивая карандашом по блокноту, произносил целую речь. Новый вопрос повестки дня — новая, на полчаса — на час речь! Но если начинал высказываться кто-нибудь из членов правления, «временный» председатель недовольно обрывал, морщился, и всем было ясно: Яабагшан хочет, чтоб слушали и слушались только его, мнение остальных — в досаду ему… Поэтому люди хмуро отмалчивались, а кое-кто, утомленный, клевал носом.
Однако лишь только Яабагшан сказал, что осталось решить последнее — насчет погибшего в шаазгайтском табуне жеребца по кличке Пегий, — люди оживились, задвигали стульями, потянулись к кисетам. И лица, и даже слова, казалось, плавали теперь в густом табачном смраде. Обвинение Яабагшана, что в смерти Пегого повинен табунщик Ардан, натолкнулась на глухой протестующий ропот:
— Мальчишка ж!
— Это волки… Он что мог?!
— Доверили табун школьнику…
— А ты сам возьмись — паси!
— Ардан благодарности заслуживает…
— В отца мальчик!
— Сейчас волки такие — ничем не отпугнешь!
— Жалко Пегого, а что делать?..
Яабагшан грохнул кулаком по столу:
— Прекратить базар!
И, выждав, когда голоса смолкли, поднялся с места, оправил на животе широкий командирский ремень с поблескивающей пряжкой, одернул синюю диагоналевую гимнастерку, стал говорить, озабоченно и вкрадчиво:
— Удивляюсь, товарищи, вашей несознательности и недисциплинированности. Там война идет… — Яабагшан ткнул пальцем через плечо. — А когда война идет — с каждого спрос особый. Не мы спросим — с нас спросят. Это куда жеребец девался… где он? Волки сожрали? А не сами ли съели, а?.. И хватит разговорчиков, ясно! Если Ардан несовершеннолетний, он все равно член колхозной семьи. Стоимость жеребца обязана возместить Сэсэг. Приведет на скотный двор свою корову — это и будет возмещением убытка, нанесенного колхозу… Так что — заносим в протокол!
— Неправильно! — вскочил со стула бессменный член правления конюх Намсарай. — Ты нам в глаза войной не тычь. Не хуже тебя знаем про нее. У каждого сыновья да братья на фронте… Но что от волков погиб Пегий — тоже все знаем. Разве мальчишка тут виноват? Вину на себе, на всех нас ищи… Кто настаивал, чтоб Ардан работал табунщиком? Ты настаивал!..
— Не помню… малец сам просился.
— Легко забываешь, Яабагшан! А, между прочим, Ардан — сын фронтовика.
Яабагшан снова стукнул кулаком по столу:
— Хватит!
— Нечего стучать!..
— Вредную линию гнешь, Намсарай!
— Я справедливо…
— Как бы не спохватился после… понял?
— Не пугай — пуганые!
— Вопрос считаем решенным, — сказал Яабагшан, отвернувшись от Намсарая, показывая тем самым, что слушать его не намерен. — Члены правления за то, чтобы возмещение убытка возложить на Сэсэг…
Все молчали, понурив головы.
— Записываем…
— Позвольте, я скажу! — раздался звонкий голос от стены, с задних мест.
Яабагшан, разумеется, сразу узнал, кто это, но буркнул:
— Что за женщина? По какому праву…
— Это Дарима Бадуевна… пусть говорит!
Опять люди встрепенулись; оглядываясь на учительницу, одобрительно загудели:
— Пожалуйста, Дарима Бадуевна…
— Просим!