— Опомнись, что ты говоришь! — замахала руками мать. — Сейчас же откажись от своих слов! Грех тебе…
— Не мне грех — вам! — бабку Шатухан трясло. — Грех вот где сидит!
И она показала пальцем на высыпанные из мешка кости.
— Не только варить — рукой до них не дотронусь!
«Узнала, где взял я, — похолодел Ардан. — Когда успела?..»
— Объясни же, — растерянно умоляла мать. — Какая на нас вина… Да что это ты?!
— Каждая косточка, что твой сын принес, насквозь нашептана самим шаманом!
У матери по лицу пошли пунцовые пятна. Обессиленно на лавку присела.
— Как?
— А так… Ты спроси его, где он взял кости…
— Разве не у Балты?
— У шамана! — с какой-то торжествующей злостью воскликнула бабка Шатухан. — А я еще зимой заходила… видела, как шаман нашептывал над косточками, плевал на них и бросал за печку. Что-то ужасное нашептывал! Каждая косточка связана с душами людей… О, горе вам!
Мать, сорвавшись с лавки, заметалась по дому из угла в угол; подскочила к Ардану, жестко схватила его за волосы, притянула к себе — к своему разгневанному лицу:
— Слышишь, что она говорит? У шамана, да?
— Пусти, — пытался высвободиться Ардан. — А что, нельзя было? Он разрешил — я взял.
— О-о-о, — застонала мать. — Ты понимаешь, что наделал!
— Дедушка Балта посоветовал… Он что, не знает?.. Не надо, мам…
— Балта — он с ума спятил! — крикнула бабка Шатухан. — Он свою веру выдумал, вместо того чтоб шамана слушаться… Так сам шаман говорит!
— О-о-о, — стонала мать, раскачиваясь из стороны в сторону.
— Мам, — дергал ее за кофту Ардан, — не надо, мам…
— Это так не пройдет, — скрипуче твердила бабка Шатухан. — Разве можно было просить у шамана! Ай-я!.. Что-нибудь случится… И богоотступнику Балте несдобровать. Попомните мое слово!
Мать с перекошенным лицом метнулась к стене, сорвала висевший на деревянном костылике чересседельник, размахнувшись, ударила им Ардана… Била как попало, исступленно; Ардан закрывал голову руками. Удары сыпались слабые, и не от них бежали слезы по щекам… Что с мамой, как может она так? Что это с мамой?!
И Ардан потрясенно зарыдал…
Мать, будто опомнившись, бросила чересседельник на пол, прижала Ардана к себе, он почувствовал, как ознобно дрожит она, бешено колотится сердце в ее груди — вот-вот разорвется…
— Мама!
— Сынок мой…
Хлопнула дверь — то бабка Шатухан ушла от них.
Ардан тер рукавом глаза.
Мать слабым голосом попросила:
— Унеси… сейчас же… обратно святому отцу…
И хоть идти к шаману — нож острый, Ардан, ползая по полу на корточках, стал проворно собирать кости в мешок.
Он дотащил его до порога жилья шамана, но внутрь зайти побоялся: оставил мешок снаружи. Воровато оглядываясь, побежал прочь, скорее прочь!
Седлая на конном дворе Серко, все еще смахивал слезы с ресниц.
Нет, он не обиделся на мать… Если только самую малость. Да и это моментально прошло… Ведь подумать, кто лучше его видит, чувствует, как она, бедная, изболелась душой, устала, боится за каждый новый день: не станет ли он для них черным?
Хоть бы пришла весточка от отца!
Где же ты, баабай?
А этот святой старик — шаман — он смотрит, смо-о-трит… Мать у него как на веревочке. Дернул — и она бежит к нему. Он обещает, обещает… Мать молится ночами, как старуха. Разложит перед собой отцовские письма — и молится.
До войны — забыть ли! — какая спокойная жизнь была, мама не молилась, никакого шамана в Шаазгайте не знали… А сейчас — к нему, к нему…
А что шаман? Отслужил он молебен во здравие Шагдара, которое устроил в Улее его отец — кривой Мархас. Барана резали, тарасун пили… А через день похоронку принесли.
Правда, шаман объяснил людям, что когда проводилось молебствие, похоронка на Шагдара уже была в пути, боги, сами собой, не могли оживить мертвого, но зато, умилостивленные, они отвели Шагдару лучшее местечко в светлом царстве…
Может, и поверил Мархас, но сына-то ему не дождаться…
И зачем он, Ардан, послушался дедушку Балту, обратился с просьбой к шаману!.. Вон как бабка Шатухан напугала!
Кругом идет голова у расстроенного вконец Ардана… Серко стрижет ушами, норовит, балуясь, схватить за рукав, обмусолил все плечо. И Ардан, не желая этого, больно тычет мерина кулаком в шею.
23
Только-только ушел из дома Ардан, сама Сэсэг не успела в одиночку выплакаться, как напротив окон остановился знакомый всем председательский конь в серых яблоках, запряженный в легкую кошевку. Из нее выбрался Яабагшан и направился по тропинке к их двери… Сэсэг лишь успела воды в лицо плеснуть, насухо вытереть его полотенцем. Не хватало еще, чтоб Яабагшан увидел ее слезы!