— Эй, погоди… а откуда у тебя такой кнут?
— Сам сплел, — похвастался Гарма.
— Са-ам? Дай-ка сюда…
Гарма подъехал к деду, протянул кнут:
— Хорош, да?
Его лицо сияет, в голосе — гордость.
Дед, будто раздумывая над чем-то, долго рассматривал кнут. И вдруг сердито пыхнул трубкой, лицо его на мгновенье пропало в темно-сизом дыме, — он язвительно передразнил:
— «Хорош»! — И закричал, топнув ногой: — Только для твоей спины, негодник! Ишь, какие узлы навязал… Для коня это, да?! Отвечай!
— Я так… для красоты…
Гарма тронул мерина, на всякий случай отъехал от деда подальше.
— Убирайся с глаз долой! — Дедушка Балдан смешно замахнулся на внука его же собственным кнутом. — Увижу еще такую погонялку в твоих руках — об тебя ж, паршивца, ее обломаю. Чего надумал — для коня такой кнут!..
Сконфуженный Гарма, поддав Гнедому босыми черными пятками, поскакал прочь. Уже с дороги, приостановившись, позвал:
— Дулмадай!
Она не откликнулась.
— Дулмадай! — повторил Гарма. — Поедем со мной!
Он, оказывается, жалел ее.
Не нужна ей ничья жалость!
Гарма, помедлив малость, снова пришпорил коня и стал быстро удаляться.
— Дочка, — ласково обратился к ней дедушка Балдан, — отнеси-ка этот кнут своему отцу. А он его пастухам отдаст. Телят гонять — пожалуйста, можно, я не против. А благородного коня таким кнутом никак нельзя! Что такое конь — тебе, к примеру, известно?..
Дулмадай думает, что дедушка Балдан людей ценит по тому, как кто из них к лошадям относится. Любит коня — дедушка такого табачком угостит, поговорит с ним по душам; ударил коня — конюх сам готов ударить такого человека…
И в другой раз Дулмадай охотно послушала бы его… но не сейчас! Повесив кнут через плечо, так, что его тонкий конец, извиваясь, змеей волочился за ней, она побрела домой. И съежилась, стала еще меньше, будто уже услышав над собой крикливый голос матери: «Где тебя черти носят, а? За наседкой некому присмотреть, свиньи как резаные орут, кормить надо… С Бимбой не поиграешь!..»
Бимба во второй класс пойдет, всю зиму жил в аймачном центре, в интернате, самостоятельно, можно сказать, а мать с ним, как с грудным… «Ой, упаси боже, наш Бимбочка со здешними ребятами станет играть — только дурному от них научится! Смотри за ним, Дулмадай… Не подпускай Бимбу к Гарме. Хулиган, другого слова для него не подыщешь».
А что Гарма? Мальчик как мальчик, горазд, правда, на всякие шалости да проделки, за партой минуты спокойно не посидит, зато маленьких да кто послабее его не бьет. А еще они вместе в фольклорном кружке: записывают от старых людей сказки и предания родного края… Не поймешь, правда, как он к ней относится: то подножку подставит, то вроде бы в друзья напрашивается.
Да что за год можно понять!
Семья-то их в улусе Улянгиртуй живет недавно. Неожиданно — для нее, Дулмадай, — переехали сюда из аймачного центра. Отец почему-то решил переменить работу в районной заготконторе на вот эту, новую — зоотехником в колхозе. Кричал тогда отец на мать, а она — удивительно было — молчала. «С твоими знакомыми, — кричал отец, — этими черными спекулянтами, чуть в тюрьму не сел… Хватит! К ним с добром, а они вон на что пошли — документы подделывать!..»
Дулмадай идет медленно и все оглядывается: подводы, всадники, пешие люди, в одиночку и группами, тянутся из улуса на луга… Посверкивают вскинутые вверх косы.
Как ей хочется туда, к людям, чтоб только не за свой высокий сплошной забор…
Утренняя синь рассасывалась, бледнела, а солнце росло и катилось по небу все выше и выше… Дрожали прозрачные капельки на траве, переливались радужным цветом.
Такие же росинки, маленькие, кругленькие, чистые, подрагивают на ресницах Дулмадай.
ДОМ В БУРЬЯНЕ
Когда они приехали в Улянгиртуй, правление колхоза выделило им старый пустовавший дом. Он стоял вдали от других, за неглубоким оврагом. Вокруг непроходимые заросли многолетнего бурьяна и жгучей крапивы. Еле-еле протоптали тропинку к общей дороге…
А матери понравилось. «Подальше от чужих глаз! — радовалась она. — Не очень-то со стороны увидишь, что у нас во дворе делается…»
На первых порах жила с ними бабушка, и, хоть неласкова была с ней мать, бабушка терпела. Наверно, из-за нее, Дулмадай. Молчала все. И вдруг сорвалась: «Совестно от людей, сын. Скоси-ка ты этот бурьян…»
«И то верно», — почесал в затылке отец; вышел во двор, снял с крюка косу… Ох, что тут поднялось! Мать выскочила на улицу, закричала: «Что ты надумал, Мархай?! Своего ума мало — у старухи занял? Иль перед этим чокнутым Буладом-бригадиром выставиться хочешь? Оставь все как есть, слышишь!..»