Отец постоял-постоял с косой в руках, плюнул себе под ноги, ушел в амбар, завалился там спать. И пока он спал в холодке — мать уже не сдерживалась. В уши Дулмадай летели ее злые крики: «Зажилась на свете, сына с пути сбивает, помощи никакой!» Дулмадай плакала.
Бабушка ничего не ответила матери — лишь морщинистое лицо ее еще больше ссохлось, стало с кулачок. Она завязала в платок свои вещи, поцеловала ее, Дулмадай, и ушла из дома. А Дулмадай все плакала. Рванулась было за бабушкой, да мать резанула криком: «Назад! Пусть у младшего сына поживет!»
Вот так было…
А бурьян и крапива уже чуть не по плечи взрослому человеку. В этих буйных зарослях спрячешься — никто не отыщет… Прибежал как-то Гарма: такая игра «в партизан» получилась — Бимба забыть никак не может. Мать увидела и заругалась: зачем Гарму к дому приваживаешь, нечего ему тут «глазеть», «вынюхивать», еще и Бимбу каким-нибудь глупостям научит… Но каким?
Печалясь, подходила Дулмадай к своему дому.
Из бурьяна с криком «Ур-ра!» выскочил Бимба. Прижался к ней, округлил черные, в мохнатых ресницах глаза, зашептал, как тайну:
— Дулмадай, мамка куда-то собирается… Побежали тогда в Улянгиртуй, к ребятам! Да? А откуда у тебя такой кнут? Дашь?
Она не успела ответить — мать, выглянув из окошка, строго прикрикнула:
— Бимба, от дома ни шагу!
Сердито блеснули в ушах матери золотые сережки…
Только переступила Дулмадай порог, мать кинулась расспрашивать: что видела, с кем говорила? Дулмадай молчала. Буркнула лишь, что ей работы не нашлось… Про слова бригадира говорить не стала. Что толку! Начнет мать ругаться: «Кормлю вас, обстирываю, себя не помню — все вам, неблагодарные! А тебе только б про мать что-нибудь плохое услышать…»
— Значит, не нашли тебе работы? А ты хорошо просила?
Дулмадай кивнула.
— Лучше надо было просить, — заворчала мать. — Знаешь ведь: отец один в колхозе работает… Одного заработка разве хватит на семью?.. Ну да ладно, пойду на огород: картошка сором заросла.
— Мне тоже? — с тоской глядела Дулмадай на мать.
— Да нет… тут управляйся.
И мать скрылась в чулане — переодеваться.
В это время послышалось лошадиное фырканье, треск ломаемого бурьяна… Дулмадай посмотрела в окно, крикнула, задыхаясь:
— Булад Харинаевич к нам!
— О… бурханы! — мать метнулась в спальню. — Скажи ему: мама болеет! Лежит!..
Дулмадай вышла на крыльцо.
— Позови мать сюда. — Бригадир оставался в седле. Его руки, лежавшие на седельной луке, были в застарелых ссадинах, порезах, несмываемых пятнах мазута…
Дулмадай не забыла наказа матери, но как ей не хотелось обманывать. Просто язык не поворачивался солгать…
— Зайдите в дом, там поговорите, — потупилась она.
Булад Харинаевич спешился, шагнул вслед за ней в дверь…
Мать лежала на кровати, укрывшись ватным одеялом, с мокрым полотенцем на лбу. Можно было подумать, что ее действительно свалила злая болезнь… Но, кажется, бригадир особенно не удивился. Потоптавшись посреди комнаты, он досадливо бросил:
— Любая хворь излечима, только совесть была б здоровой! Горячее время у нас, а вы, как всегда, в стороне!..
Шел к коню с тяжелым закаменелым лицом.
Мать проследила из окна, пока широкая, покачивающаяся спина бригадира не исчезла из вида, и встала с кровати.
— Привязался, — проворчала она. — Где сядет, там и слезет… Не на ту напал! Пусть свою жену пошлет в поле!
У Дулмадай щеки пылали…
— Мама, — тихо сказала она. — Тетя Дулма со всеми вместе на луга поехала. Я сама видела.
Мать, нахмурясь, промолчала.
Ох, как горько было Дулмадай: почему мама учит ее и Бимбу не врать — а сама обманывает? Для колхоза — больная, а на своем огороде работать — можно… Булада Харинаевича терпеть не может, а все в улусе уважают его, говорят, что он человек справедливый… И потом, никто не бывает у них в доме! Лишь иногда вечером, а то и в полночь наведываются гости из аймачного центра, пьют водку. Мать тогда меняется. Закуски для них не жалеет. Раскраснеется вся… А разговоры все об одном и том же: где и как выгоднее продать мясо, куда сбыть зерно…
— Мама, почему…
— Не до твоих мне «почемуков»! Отец как появится — пусть тоже на огород идет. И Бимбу пускай с собой захватит…
— А я?
— Дом, по-твоему, без присмотра можно оставить? За цыплятами поглядывай, свиней накорми. За Бимбой глаз да глаз нужен!
Бимба вбежал в комнату, подозрительно посмотрел на них, звонко — с обидой в голосе — вскрикнул: