Но тут откуда-то вывернулся небольшого росточка старик, закричал, потряхивая связкой ключей:
— Это еще что? Выметайтесь из зала. Сжалился — в бильярд пустил играть, а вы, окаянные, куда?! Выгоню на улицу, на мороз!..
Ребята загалдели:
— Дед Зура, разреши… Вот гостья приехала… Мы потанцуем!.. На часок, дедушка…
— Нет, никаких танцев! Сегодня не суббота, не воскресенье, — не уступал старик. — Мы со старухой подмели, вымыли, а вы как хрюшки, насорите, заплюете… Нет уж! Зал к собранию подготовлен, не для танцулек.
— Не станем сорить… Будь человеком, дед!
— Ах, я вам не человек? — Старик распалялся все пуще, и, конечно, нравилось ему, что может он свою власть оказать. — Что за бесстыдная молодежь пошла! Да я в ваши годы… Каким был, ну! В ликбезе преподавал, темных людей грамоте учил! Безмозглые они были, темные, ничем не прошибешь, как вас… Но расписываться все научились, до одного. Вот! А вы? Ишь, танцевать, друг о дружку им тереться, курдюками трясти… На большее ума нет? Уходите, уходите из зала. Мне еще тут важные портреты вешать. Красная скатерть на столе будет. Как-никак отчетно-выборное собрание. А вы — ногами дрыгать!
— Поможем мы развесить портреты, дед… А девчата пол подметут потом… Ну чего ты, дедушка… — по-прежнему упрашивали ребята. — Не видишь, гостья из города… Вот она!
— Из города? — переспросил старик и внимательно посмотрел на Дулан. — А я и вижу, чужая словно…
Дед Зура со своей старухой долго жил в дальней бригаде, пас там скот и сюда, в улус, на центральную усадьбу колхоза, перебрался года два назад, а поэтому многих, особенно из молодых, он не знал. И сейчас, остановив любопытный взгляд не утерявших с годами живости и зоркости глаз на Дулан, — спросил:
— А ты зачем, девка, к нам в Халюту пожаловала? Не новый ли директор Дома культуры? А чего ж мне про это не доложили?.. — И, не дав Дулан слова вымолвить, продолжал своей бойкой скороговоркой: — Но это ты так, значит, на экскурсию к нам! У нас подолгу директора не задерживаются. Последний с год как, почитай, уехал. И то — как не уехать было! Человек семейный, а без крыши над головой, по углам мыкался, снимал… Обещали дать жилье, а потом забыли про обещанье-то. Колхоз отсылал его в сельсовет, а из сельсовета в колхоз отсылали: там проси! Он плюнул да смотался отсюда… А до него такая же, как ты, молодка была. А кругом во-о они какие — жеребцы-то! Не успела глазом она моргнуть — уже замужем, уже брюхатая. Теперь вот то ль по третьему, то ль по четвертому заходу рожает, что ни год — то ребенок… Не-ет, тут мужик нужен, чтоб сам любому жеребцу дух вышиб. Если который хулиганит. И в декрет мужик не пойдет, за мужиков, известно, бабы рожают…
— Ха-ха-ха… Гы-гы-гы, — гоготали вокруг парни.
«Сдержись, — говорила себе Дулан. — Сдержись…»
Стремительно и с решительным видом прошла она через зал, взбежала по низким ступенькам на сцену, где стояло зачехленное пианино.
— Не велено дотрагиваться, — закричал старик, — Не имею, девка, о тебе указаний… Не тронь!
— Это почему же? — отвечая спокойно, Дулан меж тем стаскивала чехол, и кто-то из проворных парней быстро помогал ей. — Мне, дедушка, можно.
— Не имею указаний, — твердил старик, но без прежней уверенности в голосе. — За эту штуку колхоз отвалил больше, чем племенная телка стоит… Да какая телка! Как за быка-производителя!.. А ну-ка сломаешь?
— Не беспокойтесь, дедушка.
— А документ налицо имеется?
— Есть, дедушка, диплом, а как же…
Дулан сняла пальто, отдала его кому-то из стоявших подле девушек, удобно села на стул и… своими гибкими, чуткими пальцами прошлась по клавишам. Боялась, что пианино окажется безнадежно расстроенным, но нет, ничего… И полилась из-под ее рук знакомая всем мелодия бурятской песни о милом сердцу родимом крае, о счастье жить на прекрасной, неповторимой земле предков. Наверно, ни на одном из училищных концертов не испытывала Дулан такого волнения, какое вдруг охватило ее сейчас, вот в этом плохо протопленном зале, посреди сгрудившихся на сцене молодых халютинцев — земляков своих. Те слушали завороженно, тишина была такая — ни единого шороха, ни малейшего звука!
О чем думали они сейчас, эти грубые, по первому впечатлению, парни, что было на сердце у девушек? Лилась, ширилась щемящая и одновременно восторженно-светлая мелодия, ей было уже тесно здесь, в зале, и чудилось, что раздвигала она стены, проникала на улицу, плыла над затененными вечерней мглой снегами, над бегущими в разные стороны от селения, от печных — над крышами — дымов бесконечными дорогами… Дулан тряхнула головой, ее густые черные волосы разметались по плечам; грудным мягким голосом она запела знакомые с детства слова.