— Давайте вместе… пойте, пожалуйста!
И когда Дулан окончила игру, замолкли голоса — от раскрытой двери зала прозвучали одинокие — одного человека — аплодисменты. Стоял в дверном проеме, гулко ударяя в ладони, секретарь колхозного парткома Эрбэд Хунданович.
Прошел он на сцену — с прежней приветливой улыбкой, поздоровавшись, сказал:
— Иду мимо, откуда, думаю, радио или телевизор так слышно… Как хорошо, думаю, поют артисты нашу песню! А это, оказывается, вы здесь… Молодцы! Слов нет, какие молодцы!
Дед Зура выступил вперед, приосанился:
— А как же, товарищ секретарь… Это я разрешил. Стоит полированный ящик, дотрагиваться до него, говорили, нельзя, а в нем — слышали! — сколько огня, сколько задушевной музыки… Я лично распорядился: играй, девка, покажи, за что деньги были плачены…
— Погодите, ахай, — нетерпеливо перебил старика парторг, — зачем всякие слова… — И попросил Дулан: — Исполните что-нибудь еще…
— Что? Современное, из классического репертуара?
— Как хотите…
Ах, с каким упоением, как раскованно и освобожденно, сама вся отдаваясь музыке, играла Дулан!
— А завтра вечером придете? — несмело спросила ее симпатичная девушка — розовощекая, с ямочками на щеках, с тонкими, будто стремительно летящими, как две ласточки, бровями. — Мы просим, приходите…
— А танцы? — выкрикнул кто-то из парней.
— Как ваше мнение, товарищ секретарь? — дед Зура вопросительно смотрел на Эрбэда Хундановича; нравилось старику, что вот он тоже здесь, при каком-никаком, но все же деле, и есть возможность что-то сказать, обратить на себя внимание. — Разрешить этой настырной молодежи танцы? Ваше мнение!
— Самое положительное, — засмеялся парторг. — А я к тому ж давно не видел, как теперь танцуют…
— Дергаются, вроде они припадочные, — захихикал старик. — Я тогда сейчас тот ящик принесу, что визжит, как сто чертей…
Дулан остановила его:
— Не нужен магнитофон.
— Твой же ящик не будет орать…
— Не будет, правильно, дедушка. У него характер спокойный…
И снова она играла: вальсы, танго, фокстроты; потом, развеселившись, импровизировала — в быстром ритме современной танцевальной музыки… Дед Зура подгонял нерешительных:
— Давай, давай, выходи на круг, нечего горбом стены подпирать… не обвалятся!
А когда стихли последние звуки, все, не сговариваясь, пошли проводить Дулан.
И секретарь парткома шел со всеми.
Морозно сияли звезды, отчаянно скрипел под ногами снег.
Перед тем как расстаться с молодежью, задержавшись у тропинки, пробитой меж сугробов к калитке его дома, — Эрбэд Хунданович сказал Дулан:
— Ваше место здесь, в родном селе. Неужели и сегодня не почувствовали это?
Она не нашлась что ответить…
Но сердце отозвалось на эти слова тревожно и радостно.
Многие в Халюте приметили, что Мэтэп Урбанович, уважаемый их колхозный председатель, переменился характером. Хмуроватая задумчивость не покидает его лица, разговаривает порой он рассеянно или как-то уж очень вяло, с безразличием в голосе… Не пошутит, как бывало прежде, не накричит, наконец, что тоже случалось нередко. Все как бы пригасло в нем: и лицо, и голос, и знакомая всем его неутомимость в делах, энергия…
Устал тащить в гору тяжелый председательский воз? Или вправду шибко занедужил, скрытая хворь грызет, подтачивает его?
Но что-то случилось… происходит…
А смог бы сам Мэтэп Урбанович ответить: что? Вряд ли…
Может, оттого, что как-то сразу не заладились у него взаимоотношения с новым секретарем парткома Эрбэдом Хундановичем?
В какой-то степени, конечно, и это сказывается… При Эрбэде Хундановиче, считает председатель, колхозные коммунисты стали слишком «языкастыми». Как собрание — не об успехах, не о достигнутом теперь больше говорится, а о недостатках, промахах, нерешенных вопросах. Да ладно бы когда одни, свои лишь на собрании, а то ведь безбоязно режут правду-матку в глаза при районных представителях, при самом первом секретаре райкома. Как месяц назад было…
Мэтэп Урбанович, сидя в президиуме рядом с первым секретарем, не знал, как вести себя, чувствовал, что приливает кровь к затылку, тяжелеет голова… Хотел грубо оборвать очередного выступающего, который вдруг стал говорить о низком коэффициенте использования тракторов, о том, что едва ли не половина затрачиваемого горючего и рабочего времени уходит у механизаторов на холостые пробеги, — хотел оборвать, да секретарь райкома одобрительно кивал головой, делал пометки в блокноте, ему, видно было, нравилось. А после еще одна доярка масла в огонь подлила: вот, мол, про трактористов говорят, а что шоферы позволяют себе?! Надо молоко с фермы везти — ни одной машины! Сколько, мол, просили: пусть будет точный график… Графика нет, водители никакого расписания не придерживаются — и молоко скисает!