Вопросы, понятно, серьезные, решать их надо, но зачем же было «вываливать» все при первом секретаре райкома?! Надо же умно, продуманно готовить такое ответственное партсобрание… А то вышло, что хорошего в колхозе меньше, нежели упущений да безграмотных просчетов. Показали себя, называется!
— Ты чем думал-то, когда выступающих подбирал? — набросился он поутру на секретаря парткома. — Ты что… не знаешь, как все делается?
— А зачем нужна было подбирать выступающих, — пожал плечами парторг. — Одно из уставных партийных требований — активность коммунистов в делах, а следовательно — и на собрании. Считаю, что оно прошло с большой пользой. Состоялся обмен мнениями о наболевшем в производстве… Не показуха же важна!
Вот так… и глаз не отвел, смотрел прямо и твердо. Еще бы! Ведь про «показуху» и секретарь райкома, выступая, упомянул: не часто ли, дескать, прикрываемся «щитом умело подобранных цифр, которыми порой маскируются подлинные потери»? Секретарь одобрительно отозвался о замечаниях и предложениях коммунистов, и так резко сказал о том, что руководство колхоза «остановилось на достигнутом, отстав от коренных требований сегодняшнего дня», — что он, Мэтэп Урбанович, даже не посмел пригласить «первого» отужинать после собрания. Где уж тут было вести к столу, — кипел «первый»!
После того злосчастного собрания поднялось у Мэтэпа Урбановича давление, по ночам терзала головная боль, — он поехал в город, в поликлинику, и его там на три недели уложили в больницу, пичкали лекарствами, мучили уколами…
Секретарь парткома навестил его там.
Вот тут-то он, видя желтое, измученное лицо Мэтэпа Урбановича, отводил глаза в сторону… Наверно, переживал. А Мэтэп Урбанович еще и подколол:
— Может, мне до следующего собрания лучше совсем не выходить отсюда?
Эрбэд Хунданович слегка смутился (это не ускользнуло от глаз Мэтэпа Урбановича), ответил сдержанно и вежливо улыбнувшись:
— Работы много. Ждем вас…
И вот четвертую ночь он уже спит дома… Да спит ли!
Постанывает под ним диван-кровать, ворочается он, и хотя окно открыто, свежий ветерок колышет занавес — ему душно. Теснятся в голове мысли — о том, о сем… И все — со множеством неизвестных. Неужели, в самом деле, утерял он прежнюю уверенность, в которой никогда не ощущал недостатка, неужели с возрастом утратил присущие ему в работе и взаимоотношениях гибкость, смелость? Или отчего-то померк его авторитет в Халюте, в масштабах района?! Наверно, не без этого… Ведь вот не посчитался с его многолетним авторитетом «первый», а при колхозных коммунистах, на глазах, можно сказать, у народа, подверг критике! Конечно, секретарь тоже из новых, приезжий, ко всему прочему, недавно на этой должности, однако… было, произошло! Люди слышали…
Под карнизом завозились воробьи. Близился рассвет.
«А ведь хорошо все было до этого, хорошо…», — думал Мэтэп Урбанович.
На какие-то минуты он забылся в дреме и увидел вдруг то, что давно тайно жило и живет в нем, в чем он жене даже не признается — в своем этом неистребимом, властно захватившем его (тщеславном, самолюбивом… пусть называют как хотят!) желании… Увидел себя среди множества людей, будто это опять собрание или пленум райкома, сессия исполкома… много, в общем, людей… и он среди всех, но не затерявшийся в массе, в черном парадном костюме с Золотой Звездой на лацкане — заслуженный, уважаемый, всем известный человек!
Очнулся от дремы — сердце бешено колотится, испарина на лбу…
И опять тоскливая мысль: «А как все хорошо было… когда же я расслабился, в чем дал промашку? Вот ведь сразу не разглядел Эрбэда, сам голосовал за него, когда в секретари выбирали… Но ведь не только в Эрбэде причина! Эрбэд разбежался, однако бегущий легко может и споткнуться. Ушибется — станет тихим… А «первый»? Как к нему подход найти? И в конце концов, или не я, Мэтэп Урбанович, вывел халютинский колхоз в число лучших по основным производственным показателям? Чего до меня было-то здесь?! Болото!..»
Тут, правда, Мэтэп Урбанович несколько… как бы это точнее определить?.. лукавил перед самим собой, совсем терял объективность в оценках. Конечно, два десятилетия назад, когда он принимал хозяйство, оно не было столь оснащенным технически, результаты во всех отраслях были заметно пожиже, урожаи и надои меньше, но колхоз не числился в убыточных, считался надежным «середнячком» — с перспективой на выход в передовые. Прежний председатель внезапно умер, Мэтэп Урбанович тогда же был рекомендован на его место, и уж никак не на пустырь пришел, не на «болото»! А если останавливаться на успехах — то, наверно, просто нельзя было бы не иметь их за двадцать лет, когда в стране столько внимания уделяется развитию сельского хозяйства. И он, Мэтэп Урбанович, разумеется, из тех, кто умеет на гривеннике рубль нажить, — немало, как председатель, дал поэтому колхозу. Вот так, если по совести-то…