— Чем обеспокоен ты, Мэтэп?
— О, женщина! — Он хмыкнул. — Председателю колхоза не о чем беспокоиться! А твои школьные дела — они как: не трогают тебя?
— Плохо спишь — давление, значит, опять. Лечиться нужно.
— Рассудила… правильно! А сенокос, заготовка кормов?
— В колхозе полно специалистов с высшим и средним образованием, твои помощники, — сказала Дугарма. — Или все бестолковые, уж и доверить некому?
— Доверить можно, — пробурчал Мэтэп Урбанович. — И без кормов на зиму можно остаться… Вот так-то! А спрос с кого будет — с них или с меня?
Говорил — и как будто бы спокойнее на сердце становилось. Может быть, все же от присутствия жены: что вот тут, рядом она… Три десятка лет вместе, и что бы ни произошло, чего бы ни случилось — останутся они вдвоем, что же им менять в их семейной судьбе? И простит жене, если что, и она его утешит, но только уж Мэтэп Урбанович сам выбирает: когда раскрыться перед ней, а когда и промолчать. Мужчина не должен уподобляться женщине, пусть это даже верная твоя жена! Каждый сверчок знай свой шесток… Так ведь?
— Доверял же ты Шалтаку Семеновичу, — проронила Дугарма.
— Доверял, да проверял…
— Ну вот!
— Он старик был. А эти — все молодые. Им вожжи в руки — они так погонят, что тебя самого на дороге сшибут, раздавят…
— А ты никак боишься, Мэтэп?
— Чего это мне бояться, — рассердился он. — Так уж ослаб, что ли, на свои унты мочусь?
— Без грубости не можешь…
— У меня должность такая.
— Ладно. — Жена вздохнула. — А полагаешь — до нашей старости далеко?
— К чему ты?
— К тому же… Молодые помощники нужны. Опора и смена…
— О смене в райкоме пусть думают, — Мэтэп Урбанович метнул на жену тяжелый взгляд; опять подступила к горлу злость. — Сменят — и спасибо не скажут… Что все здоровье, все силы колхозу отдал — не примут во внимание. Только споткнись нечаянно! Быстро распорядятся… А ты все одно — опора… опора… молодежь! А колхоз — это тебе не школа, не дважды два четыре… Ясно?!
— Не кричи, — поморщилась Дугарма, а голос ее оставался терпеливо-спокойным. — Не нравится мне твое состояние, Мэтэп. Нельзя все время быть взвинченным… Ни себе покоя, ни людям настроения нужного не дашь. — Она поднялась, одернула ночную сорочку. — Пошла чай ставить…
Он поглядел ей вслед — и желчно подумал: «А уже ведь старуха… Ноги сухие, как у старухи…»
Да, день начинался — радости не было.
Всяко говорили про Дулан… Одни хвалили ее за то, что она покинула город, стала работать в своем сельском Доме культуры. А то ведь, мол, как выучатся на стороне — так на стороне и остаются, словно там они нужнее, чем у себя дома! Другие же (без сплетников-то не обходится!) шептали, что в городе Дулан не справилась с работой — вот и поспешила на домашние харчи, благо тут имелась должность, сама к ней в руки приплыла… Третьи же говорили, что все дело в том, что Дулан решила ждать в Халюте возвращения из армии Ильтона, сына Баши Манхаева. Приедет, дескать, солдат — и они вдвоем снова укатят в город, уже как муж и жена. Баша Манхаев из тех, кто все наперед рассчитывает — сумеет указать своему сыночку верную дорогу!
Разговоры разговорами, а Дом культуры, еще вчера-позавчера пребывавший в угрюмой заброшенности, теперь каждый вечер приветливо сиял на пригорке освещенными окнами, манил молодежь к себе. Звучала оттуда музыка, и всякий знал, что там теперь так чисто, уютно и празднично, — в рабочей одежде, в сапогах не придешь! Ввалился как-то в грязном комбинезоне, прямо с поля, из тракторной кабины, Хара-Ван, а Дулан навстречу: «Срочное дело? Кого-нибудь ищешь?..» И Хара-Ван растерялся. Яркий свет из люстр, новые занавеси, танцующие пары, сама Дулан в красивом, из вишневого бархата, платье — все по-другому, не так, как раньше! Что-то невнятное промычал Хара-Ван, представилось ему, наверное, как со стороны он выглядит, перемазанный соляркой, в кепке со смятым козырьком, пропыленный и небритый, — и подался быстренько к двери. Но Дулан остановила: «Хара-Ван, у нас через час встреча комсомольцев… так назвали мы это… и тебя ждем. Будем говорить о том, каким должен быть наш Дом культуры. Пока до дома идешь и обратно — подумай об этом тоже!»
И конечно же заглядывались парни на Дулан. И кое-кому из девчат такое очень не по сердцу было… Особенно Амархан. Уж от нее-то не ускользнуло: Болот глаз не спускает с красивой дочки кузнеца. И с нею, Амархан, сразу он стал другим: в словах холодноватая отчужденность, норовит найти какой-нибудь предлог, чтобы не проводить после танцев домой. Куда что делось… Не поцелует, ласкового слова не скажет. До этого торопил — давай поженимся, а она отнекивалась, предлагала повременить до осени или зимы, а теперь… теперь она сама бы поторопила, да ему это, кажется, уже не нужно! Как появилась Дулан в Халюте — всего два вечера провели они, Амархан и Болот, вместе, а Болоту, чувствовала она, и говорить с ней ни о чем не хотелось. А следующий вечер — девчата проследили — потащился он за Дулан, до самой калитки с ней шел, за руку ее хватал — она же сердито выговаривала ему что-то, быстро убежала в дом. Но ведь он такой, Болот, — не отстанет… Кому-кому, а Амархан его характер хорошо известен.