— Ты что — на коврах вырос? А если нет — хочешь, чтоб твой сын на коврах вырастал?
— Мой сын в старшей группе, а там большинство — ползунки… еще ходить не могут.
— Ну какой ты… ну! — У председателя губы и пунцово-красные щеки дергались: поднеси спичку — вспыхнул бы! Слова его были отрывисты, тяжелы: — С мелочей подъедать меня начинаешь? Ковры понадобились…
— Не мне. Но не могу, Мэтэп Урбанович, понять… Вот их сколько, ковров, в вашем кабинете — половиц не видно. Три, да? А заведующая лично у вас просила для детей — вы отмахнулись… По этим самым коврам она подходила к столу, по ним, не получив ничего, уходила… Зимой! Когда детишки мерзли. Вспомните хотя бы, как Ленин относился к детям. Вы же член партии… Можно ли быть таким равнодушным?
— Да что ты, молокосос, взялся меня поучать! — заорал Мэтэп Урбанович и грохнул кулаком по столу, так что раскатились в разные стороны карандаши и шариковые ручки, сдвинулся с места красивый, из камня прибор. — Знай черту, не переступай ее… Кабы не пожалел потом!..
— Грубость — не союзница разума, угрозы же ваши просто нелепы. — Эрбэд Хунданович заставлял себя быть как можно сдержаннее, хотя давалось это ему немалыми усилиями; ощущал, как бешено колотится жилка на виске, мокрыми сделались ладони. И голос выдавал — предательски подрагивал: — Другого разговора может у нас долго не получиться, так что позвольте — доскажу… Все, чего здесь касались, самые узловые моменты, положу в основу своего выступления на ближайшем заседании партбюро. Если же продолжать речь о внутренних резервах — то этой осенью, будем помнить, возвратятся из армии шестнадцать наших халютинских ребят. Задача — заинтересовать их, чтобы не уехали из села. И разве перспектива получить, женившись, новый дом от колхоза — не сыграет здесь своей роли? Переселенцев, коли дали вы согласие на них, назад не повернешь. Но и свои, особенно из молодых, не должны чувствовать себя обойденными вниманием, заботой… Что же касается детского садика — туда пианино нужно купить…
— Туда? Пианино?
— Там своя программа музыкального обучения… Почему юные халютинцы должны быть обделены, не получать того, что имеют дети в других местах? Или вам, Мэтэп Урбанович, все равно, какая молодежь будет завтра в Халюте?
— Не хочешь ли ты сказать, что я… я… тот, кто отдал колхозу силы, здоровье… что я чужой для него? Я тоже, что ли, переселенец? К этому клонишь?
— Нет, не клоню. Ваши заслуги общеизвестны. Те, что есть… Но все меньше люди видят в вас халютинца, своего человека. С тех пор, как вы построили себе в городе четырехкомнатную кооперативную квартиру, а теперь строите там, на берегу реки, дачу. Людей это тревожит, Мэтэп Урбанович, разные слухи, разговоры, сомнения… Я обязан был вам сказать об этом.
Наверно, не одна минута прошла, пока Мэтэп Урбанович, проводивший взглядом скрывшегося в дверях секретаря парткома, пришел в себя.
«И про дачу вынюхали, — промелькнула тоскливая мысль. — Никто же, кроме Баши Манхаева, не мог знать, одного его посылал, а он — кремень… Но вынюхали!»
И другая мысль пришла: «Впрямь стар стал — не боятся…»
Но подавил ее: «Это я-то старый?! Нет, не сточил еще свои зубы. За глупым охотником волк крадется следом… Не услышит тот, как окажутся когти на спине, зубы на горле!»
— Внимание, внимание! Говорит колхозный радиоузел Халюты! Прослушайте, товарищи, объявление…
Голос Дулан — мягкий, грудной, приподнято-веселый — звучал в домах халютинцев.
— Молодежь нашего колхоза давно мечтает иметь хорошую летнюю танцевальную площадку. В восемь часов утра начинается комсомольско-молодежный воскресник по строительству танцплощадки, которая одновременно будет агитплощадкой, то есть местом для проведения лекций, бесед, концертов нашей сельской художественной самодеятельности. Ждем на воскресник всех комсомольцев, всех молодых людей Халюты. Приходите с лопатами, топорами, пилами, рубанками…
Дулан на секунду-другую замешкалась — и решительно закончила:
— А кто не будет строить танцплощадку — тот не будет на ней танцевать… вот так!
Дед Зура, выгонявший корову в стадо, услышал это объявление из уличного — висевшего на столбе перед колхозной конторой — репродуктора. Сказал себе: «Ранняя птичка, ишь ты, народ будит!» Вчера вечером Дулан упрашивала его: «И вы, дедушка, постарайтесь — поговорите со старшими: может, придет из них кто… Первый наш такой воскресник. И не только же из-за танцев стараемся! Поговорите, дедушка… Как бы не провалить!»