Последнюю неделю Мэргэн буквально не выходил из ремонтной мастерской… Вынужден был снять кое-кого из трактористов с пахоты паров — перебросил их на ремонт зерновых комбайнов. Эти комбайны надо ставить на «линейку готовности»: не сегодня-завтра нагрянут из райцентра с проверкой. А тут они еще, покалеченные тракторы… Председатель же не спрашивал ни о чем, не вникал в заботы инженерно-технической службы, как бы этим самым показывая: полностью тебе, Мэргэн, доверяю, проявляй самостоятельность, к которой рвешься! Однако смотри… чтоб все хорошо было!
Но ничего хорошего ближайшее будущее не сулило.
И он не нашел ничего лучшего, как утром, после планерки, когда все вышли из кабинета председателя, сказать ему:
— Переводите меня в механики. Главным не хочу, не буду!
— Что стряслось? — заинтересованно и, как показалось Мэргэну, сочувственно спросил Мэтэп Урбанович. — Видок у тебя… о-хо-хо! Ночами не спишь? Влюбился?
— Тут влюбишься… Хоть караул кричи. Не могу, нет… Согласен в механики.
— Да объясни толком! — вспылил Мэтэп Урбанович.
Мэргэн сбивчиво поведал о своих горестях с ремонтом техники, о том, что объем ремонтно-восстановительных работ большой, а людей по пальцам пересчитаешь… Снимешь с одного участка — другой оголяется!
Председатель покачал головой:
— Эх, молодо-зелено… И сразу — не могу! Кончай давать волю малодушию. Быстро сломишься. Надо быть как кремень. Или насовсем уходи из сельского хозяйства! Оно слабонервных не терпит. Понял? А теперь по существу. Голову ломал? Какой выход?
— Если механизаторов-пенсионеров привлечь на ремонт? Говорил кое с кем, но не очень-то они…
— Гм!.. Еще?
— Эрбэд Хунданович сказал, что десятиклассники, как только экзамены сдадут, приходят…
— Шалопаи!
— Но они тракторы и комбайны знают, имеют удостоверения… Ремонт — как первоначальная практика. Первая самостоятельная работа. Проверка. И посадим их на те тракторы, что сами они отремонтируют. Эрбэд Хунданович поддерживает…
— А что же ты ко мне лезешь с этим, коли вы с Эрбэдом решили все, а? — Глаза председателя недобро сузились. — Пенсионеры, школьники… А сам чуть ли не увольняться надумал! С чего бы? Принимай сопляков — и действуй.
— Но…
— В том-то и дело, что «но»!
— Если мы не посадим школьников на технику, а дадим им, например, вилы, лопаты, грабли — они ж разбегутся. Интерес должен быть. Они ж молодые…
— Ты ко мне обратился, или я к тебе… за политграмотой? — Мэтэп Урбанович нервно постукивал карандашом по столу. — Тебе кем следует быть в колхозе — практиком или теоретиком? Помолчи, когда старший говорит! И мотай на ус… Возьми меня, к примеру. Не выполню я квартального или годового плана — что будет? Три шкуры с меня сдерут, заставят выполнить. А ты мне про школьников, пенсионеров… Я не школьный учитель и не заведующий отделом социального обеспечения! Я председатель колхоза! Это ты за моей спиной, а мне не за кого спрятаться… И опыты ставить, экспериментировать не могу. Как с твоими сопляками из школы… Только наверняка, только проверенно! Дошло? Так надо работать.
— Жизнь меняется…
— А мясо, молоко, хлеб другими не стали! — Мэтэп Урбанович, успокаиваясь, говорил уже тише. — Я не против: экспериментируй со своими юнцами… А в главном сделаем так: сегодня свяжусь с директором одного из городских предприятий — они в порядке шефства пришлют ремонтную бригаду. Составь список, по каким специальностям…
— Немедленно, сейчас же сделаю, Мэтэп Урбанович.
— Обеспечь: жилье, свежие продукты… Как положено, короче.
— Само собой…
— И не обижай их, когда станешь закрывать наряды. Но при этом каждого нагружай, чтоб оглядываться им некогда было…
У Мэргэна гора с плеч: будут ремонтники!
А председатель говорил с отеческой ласковостью в голосе:
— Неразрешимых проблем не бывает. Чаще обращайся. Это тебе школа на будущее. И прошу: не паникуй. Никогда! Пока я на этом месте — с любой задачей справимся. Я, между прочим, на тебя очень надеюсь. Не подведи…
Дулан уже не знала, куда деваться от Болота… Так, поглядеть, парень смирный, стеснительный даже, но — и упрямый! А точнее определить — настырный. По отношению к ней, во всяком случае.
Едва ли не каждый вечер, как только возвращалась она из Дома культуры, он где-нибудь подкарауливал ее. «Люблю тебя, в покое не оставлю, слушать ничего не хочу!..»! — вот его слова.