- Нашей любви? – бесцветно отозвалась я. Сил на проявление эмоций не осталось.
Катрей прижал меня к себе еще крепче и поцеловал в висок.
- Я люблю тебя, Кассандра, и знаю, что ты полюбила меня. Ты не племенная кобыла, ты любимая женщина, а в будущем – жена. Я сделаю все, чтобы ты была счастлива со мной, - пообещал он.
Несмотря на апатию, сердце болезненно сжалось. Слова, слова, слова… Не верила я в его любовь и знала, что не смогу не то что полюбить, а хотя бы доверять после открывшейся правды. А вот вторая часть фразы меня насторожила.
- То есть ты никогда меня не отпустишь? – обреченно заключила я.
- Я люблю тебя, - вместо ответа упрямо повторил Катрей.
***
Два дня я не вылезала из постели. Не хотелось ни есть, ни пить, ни дышать. Катрей, как назло, все время крутился вокруг меня, пытаясь отвлечь от горьких мыслей то новостями, но новыми книгами, привезенными из Брейгеля. Однако ему не удавалось вывести меня из задумчивого оцепенения.
Он вышел из моих покоев лишь однажды, оставив вместо себя Архелию. Побоялся, что я могу что-нибудь сделать с собой? Ерунда, я слишком горда для этого. Роль мученицы меня не прельщала.
Архелия, как ни странно, опасалась смотреть на меня. Она опустила глаза и можно было подумать, что она спит, но уж слишком напряженная поза её выдавала.
- Ты знала? – догадавшись, безразлично спросила я.
Она неохотно кивнула и криво усмехнулась:
- Опять будешь мстить?
- Нет. – Мне удалось её удивить. – Мстит человек, когда сам не в силах вынести свою боль и обиду. Мне же плевать.
- Плевать? - осторожно переспросила Архелия. – На меня?
- На тебя, на Эдгара, на Катрея. На всех вас. Умрете вы или нет, я не почувствую разницы, - честно призналась я и, перехватив её взгляд, твердо произнесла: - Если хотя бы на мгновение нашей лживой дружбы ты испытывала ко мне уважение, то ты уговоришь Катрея дать мне время прийти в себя. Я хочу отдохнуть от него хотя бы день. Хочу отдохнуть от всех вас и побыть наедине с собой.
Архелия долгое время изучала мое безучастное лицо, но в итоге кивнула:
- Сделаю все, что смогу.
17.5
Она выполнила свое обещание. Ночь я провела одна, но в сторону постели даже не посмотрела. Выбрала лучшее платье, нижнее белье, теплые сапоги, подбитый мехом плащ. Остальные вещи – все, до последних перчаток, - сожгла в камине. Подаренные Катреем украшения так легко уничтожить не получится, но и забирать их я не хотела. Тем не менее, их я тоже бросила в огонь – они покроются копотью и грязью, и надеюсь, Катрей поймет, что я хотела донести до него.
Пусть он и его свита горят в таком же ярком пламени, как и его подарки.
На рассвете я вытащила припрятанный кулон и, разбив вытянутую верхушку, залпом вылила в себя зелье. Его было совсем немного, но в желудке он осел плотным комком. Комната стала расплываться, глаза непроизвольно закрылись, но уже через полминуты в лицо подул холодный соленый ветер, дувший с моря.
Я распахнула глаза и увидела перед собой каменистый берег, на который с грохотом опускались волны.
- Ты все-таки решилась, - послышалось сзади, и Присцилла крепко обняла меня. – Умничка, Кассандра!
Я растерянно посмотрела на неё, потом на таверну позади.
- В полдень придет корабль, который отвезет нас до Каринтии, - пояснила она и потянула меня в сторону таверны. – Пойдем, у нас еще есть в запасе пара часов! Успеем позавтракать и перевести дух.
Таверна была полупуста, сонная подавальщица приняла у нас заказ, быстро его принесла и тут же скрылась с глаз. Наверняка ушла досыпать.
Впервые за три дня во мне проснулся аппетит. Я с удовольствием умяла свою порцию и даже успела нагло забрать с тарелки Присциллы несколько кусочков сыра. После перемещения и осознания собственной свободы я оживилась, начала улыбаться и даже с любопытством изучила Присциллу.
Сейчас тетя выглядела не так шикарно, как при первой встрече. Растрепанные волосы туго стянуты в простую косу, вместо роскошного платья – штаны и легкая рубашка. Даже поведение её изменилось. И теперь в ней с трудом можно было узнать представительницу старинного эрибейского рода.
- Как Катрей отреагировал на то, что ты знаешь о дампирах? – спросила Присцилла, когда первый голод был утолен.