Обогнув плотную череду елей, они вышли к ровному ряду свежих захоронений. Здесь кресты выглядели новыми, на некоторых могилах остались увядать венки. Ограды имелись только на трех, где земля достаточно просела. Из-за густого кустарника вылетали комья земли. Это весьма удивило Родиона. По его словам именно там находилась могила Люсиной мамы. Подойдя ближе, им открылась неожиданная картина: один землекоп сидел на краю выемки и с аппетитом хрустел огурцом, другой, помоложе, со дна ямы лопатой выбрасывал влажную землю.
− Что же вы делаете, безобразники! − возмутился Родион. − Это место раскапывать нельзя. Это же Люся для себя оставила.
− Так мы для нее и копаем, − бесстрастно сказал старший землекоп, похрустывая огурцом.
− Вы что, шутите? − растерянно спросил Родион, догадываясь о том, чему верить не хотел.
− Какие тут шутки, на кладбище, − проворчал старик, доставая из ведра бутылку с мутным содержимым, наливая в мятую алюминиевую кружку. − Мы уж Люсеньку поминаем, как положено. Хотите? Нет? Ну и ладно. А Люся, уже обмытая и наряженная, в церкви стоит. Там, − он махнул рукой.
В тот миг из-за кустарника появился Борис.
− Ну вы и бегуны, еле вас догнал, − сказал он, задыхаясь. − А я тут похоронами занимаюсь, поэтому и ночевал в райцентре. Мы из тамошнего морга тело везли. Такая волокита с документами! − Борис оглядел четверку друзей и удивленно спросил: − А вы что, не знали? …Ну это… про Люську нашу?
− Что случилось? − посыпались вопросы. − Что с ней? Говори, гад такой!
− Ну вы, ребятки, даёте! − Протянул руку к могильщику, подхватил кружку, хлебнул и вернул хозяину. − Совсем вы там у себя ничего не знаете. Убили нашу Люську. Ножом зарезали!
− Говори толком, кто, когда, почему?
− Два дня назад, − неторопливо сказал Борис, всхлипнув. − Зарезал ее сынок Васенька. Такой красивый мальчик был! Беленький, голубоглазый, волосики льняные, ласковый такой!.. Сволочь! А всё наркота, всё эта мерзость! Ох, сколько народу угробила, подлая!
− Так, Боб, тебя опять понесло не туда, − встрял Родион. − Кончай пить, давай по порядку.
− Так я и так уж как на допросе, − горестно кивнул Борис. − Поймали Ваську на продаже наркотиков. Сожитель Люськин − он же полицейский − посадил его под домашний арест. Ну, с этим, с браслетом на ноге. А у Васьки ломка началась. Он просил деньги у матери, рыдал даже. Люська не дала. Тогда сыночек украл последний загашник, купил грязный героин, укололся и стал чудить. Его пробовали утихомирить, а он как оборзел!.. Схватил на кухне нож, ударил мать, потом сожителя… И сбежал. Но у него же браслет на ноге. Вот полиция Васю повязала, а уж потом он сам и сознался, что убил двоих. Ну, сожителя быстро по месту рождения отвезли, а Люську − сюда. В общем, как я понял, нашей доблестной полиции нужно было дело побыстрей замять, поэтому так быстро все и закончилось. А Люся тут у нас, как и просила, будет лежать рядом с мамой.
− Простите, соотечественники, − сказал старик-могильщик. − Позвольте и мне сказать слово. Я тут, почитай, с полвека хороню народ православный. И у меня, как у всякого могильщика, своя философия имеется. Оно, знаете, рядом со смертью по-другому всё осознаешь.
− Дед, ты плесни еще, а потом дальше заливай, − сказал Борис.
− Тебе больше нельзя. − Старик задвинул ведро с мутной бутылью за спину.
− А тебе можно? − съязвил Борис.
− Мне можно, я свою меру знаю. А ты слушай, да помалкивай, молод еще мне приказывать. Так вот. Начал я могилку Люсе копать − а земля тут мягкая − и вдруг задел невзначай стенку домовины матери ее. И мне прямо в руки выкатился череп Ниночкин. Я перекрестился, поднял его, от земли очистил и залюбовался. Ну такой он чистенький, ровненький, как будто из воска. А я по долгу службы немало книжек о смерти прочитал. Там на Афоне через три года выкапывают косточки усопшего монаха и смотрят на череп. Если чистый, ровный, светлый, значит Бог принял его, а если черный, да еще с остатками плоти, значит обратно в землю закапывают и велят братии за него сугубо молиться.
Старик замолчал, сдерживая слезы, провел по лицу рукой. Все присутствующие обратили внимание на тишину, которая нарушалась тонким попискиванием пичужки, где-то недалеко в кустах. Небо стало густо-голубым, хвоя издавала приятные ароматы, к ним иногда примешивались тонкие запахи цветов. Казалось, всё здесь способствовало примирению живых со смертью.