В восемнадцатый день рождения Аня, проводив гостей, устало вошла в свою комнату и обнаружила на подоконнике длинный конверт, открыла, дрожащими пальцами извлекла желтый листок. С минуту посидела, подняв глаза к потолку, усмиряя сердце, бьющееся в горло и грудную клетку, будто оно увеличилось в размере и заполнило до краёв. Наконец, глубоко вдохнула, протяжно выдохнула и прочла вслух:
Мосты наводил – протягивал руки к ней,
Переходила пропасть и пролетала мимо.
Следом бежал, терял силуэт в толпе,
Вновь настигал – смеялась вдали игриво.
По звенящей струне телефонного провода
Под канонаду гудков
балансировал канатоходцем.
Молча бросала трубку
по поводу и без повода.
Обрывалась струна –
– падал на дно колодца.
В Париже над Монпарнасом
струились её волосы,
В Каире над пирамидами
сияли глаза её,
В Вене вальс умолкал,
и звучал её голос;
В Риме над Колизеем
манила рука её.
Дверь открыл нараспашку –
– на случай, если войдет,
Окна открыты настежь –
– если влетит,
Крылья висят на стене –
– я готов в полет
С той, кто последней
меня
здесь
посетит.
– О, Боже, сколько боли! Какое одиночество! – всхлипнула Аня. – Где же ты, почему не придешь ко мне? Я ведь жду тебя, мой Сероглазый король! Приди хотя бы на миг, я приму тебя любым: старым, больным, уродливым – любым, слышишь!
Последние слова она прокричала в черную ночь своего одиночества. А в ответ прошелестело из-за окна, то ли ветром, то ли сухой листвой, то ли человеческим голосом:
– Слышу, милая! Я всё вижу и всё слышу. Я всегда рядом.
В дверь постучали, Аня вздрогнула:
– Кто там?
– Дочка, что с тобой? – В дверном проеме показалась мама в мятой ночной рубашке с растрепанными волосами. – Ты кричала, или мне приснилось?
– Мамуль, тебе приснилось, – сказал Аня, как можно спокойней. – Не волнуйся, у меня все хорошо. Я читаю перед сном. – Дверь закрылась, шаркающие шаги удалились. Аня тряхнула головой, улыбнулась, прижала листок к губам и прошептала: – У меня всё очень хорошо.
Это война, детка!
Мы приходим в сей мир не для того,
чтобы наслаждаться им, а чтобы спастись от него.
Подобно как люди идут на войну,
чтобы спастись от войны…
И как солдаты считают дни своей службы
и с радостью думают о возвращении домой,
так и христиане постоянно думают
о конце этой жизни и о возвращении в свой Дом
свт. Николай Сербский.
Каждый раз после похорон Аня приходила к Народной бабушке и давала волю слезам. Старушка как прежде, прижимала лицо внучки к уютной своей груди, гладила по головке большими теплыми ладонями и сама всхлипывала разок-другой. Потом распрямлялась, отодвигала зареванное лицо Ани в зону резкости дальнозорких подслеповатых глаз, промокала потёки платком и, вспомнив о роли духовной наставницы, говорила:
– Внученька, дорогая моя, славная девочка, уж сколько раз я тебе говорила: не надо плакать, не надо переживать. Никому это пользы не приносит. Давай, лучше помолимся о упокоении новопреставленного.
Вздыхая и охая, хлюпая носами, они становились на молитву, и первые же «Прости и упокой, Господи, душу новопреставленного раба твоего…» на самом деле приносили покой и уверенность в действии великой силы – милости Божией. Ближе к завершению, когда в спине появлялись первые тянущие боли, на лицах молящихся вспыхивали нечаянные тёплые улыбки, тихие и светлые как пламя восковой церковной свечи.
– Что поделаешь, внученька, что тут поделаешь, – вздыхала бабушка, – я уж восьмой десяток приканчиваю, а меня Господь не забирает никак. А тут молодые один за другим уходят… Значит, созрели они для самого главного экзамена – Суда Божьего.