– Это как надгробный памятник? На кладбище я видела ценник, и там стела стоит аж сто тысяч.
– Ну всё, ты меня обидела, негодная девчонка. Я тебе купила подарок, но дарить не буду. Ты не заслужила.
Богемная бабушка никогда не покупала подарков, потому что деньги, стребованные у мужей, тратила только на себя: платья, шляпки, горжетки, косметика, билеты в театр и на выставки… Сама она зарабатывать прекратила, когда в нее влюбился Федя. Стеша тогда работала на стройке крановщицей, ей с высоты всё было видно: как молодой крепкий начальник участка Федор Иванович приезжал на автомобиле «Победа», вразвалку солидно обходил стройку, уважительно здоровался с бригадиром, кивал «девочкам» – бетонщицам и каменщицам от 16 до 65 лет, поднимал голову вверх и махал рукой крановщице Стеше, которая от радости звонила и размахивала тонкими руками. Однажды Федор Иванович приехал под самое окончание рабочей смены, подождал Стешу, пока она спустится на землю, примет душ и переоденется в «чистое» и пригласил девушку в начальственную машину. Он увез ее по степи на берег реки, разложил на клеенке ужин, они выпили вина, закусили дефицитными икрой и крабами. Потом купались, потом целовались, а на закате Федор предложил Степаниде руку и сердце.
Федора Ивановича все уважали и боялись. Его походка шагающего карьерного экскаватора производства Уралмаш внушала уверенность в победе коммунизма, молчаливый исподлобный взгляд прожигал до самого дна души. Даже непосредственное начальство при его появлении с мата и пошлых анекдотов переходило на культурный разговор и чувствовало себя как на приеме у руководства самого высокого ранга. Когда представитель французского химического концерна приехал в город на заключение контракта и выбор участка под застройку, ему устроили экскурсию. Стоило мсье Жан-Полю увидеть Федора, услышать немногословные команды, выданные глубоким басом, а особенно напороться на его пронзительный взгляд, как француз взмахнул руками и воскликнул:
– Бьен! Вот этот господин будет строить мой завод!
С той поры Федор построил завод французам, чуть позже итальянцам и чехам.
Боялись его все, кроме супруги Стеши, которая хватала его за нос картошкой, крутила огромную голову туда-сюда и тоненьким голоском напевала: «Бычок-мужичок, дай мне триста пятьдесят рубликов на вечернее платье» – и без возражений получала требуемую сумму. Стеша довольно быстро вписалась в среду начальственных жен, научилась одеваться по-западному, пристрастилась к богемной жизни. В первый раз Стеша ушла от мужа на третий год супружества, развелась и вышла замуж за жителя Ленинграда. Через год развелась, отсудив двухкомнатную квартиру на Невском и крупную сумму денег. Вернулась к Федору, тот ее безропотно принял и признался, что слезно ждал ее возвращения, потому как без Стеши его суровая производственная жизнь потеряла смысл, а теперь она вернулась и смысл вместе с ней. Через полгода история повторилась. Только на этот раз Стеша вышла замуж за дипломата и уехала с ним заграницу. Вернулась на радость Феде через полтора года с вагоном фирменных шмоток, ругая заграничную жизнь на чем свет стоит: «Советская дипмиссия – это же концлагерь какой-то! Лишний раз в город нельзя сходить!» Наверное, по этой причине, Стелла – она стала называть себя именно так – в очередной раз вышла замуж за итальянца, который строил завод и даже выучил русский язык. Жила новая русско-итальянская семья на два дома, на две страны. Только в родном городе она постоянно встречала Федю и почему-то его стыдилась, а в Итальянском Турине ей и вовсе не нравилась та промышленная часть города, в которой обитала многочисленная семья мужа, все эти горластые тети, дяди, сестры, братья, целый выводок детей. Этот брак продлился полгода, и вот Стеша-Стелла вернулась к Феде и надолго успокоилась. В конце концов, Федя оставался лучшим мужчиной для такой богемной дамы, с этой его невиданной верностью и старомодной любовью.
Единственное полезное дело, что сотворила Богемная бабушка для своей внучки, было устройство Ани в художественную школу. Как-то раз Стелла после двух бокалов шампанского набралась смелости и взобралась на чердак, где внучка с увлечением рисовала закат над рекой. Бабушка молча рассмотрела рисунки, отобрала два десятка лучших, положила в папку и унесла подмышкой к знакомому художнику. Тот удивился столь свободному владению кистью восьмилетней девочки и замолвил за нее словечко директору художественной школы.