Основная толпа рассаживалась в гостиной с роялем, остальные мыкались пока из комнаты в комнату, забредали на кухню, мешали Тасе в прихожей, приглядывались и неопределенно пошучивали для пристрелки. Знали друг друга немногие, раз-два и обчелся — они держались кучками. Сережа, брошенный Ларисой Петровной, забрался в угол за рояль и оттуда присматривался к гостям, подбирая себе какой-нибудь, спектакль поинтересней, какую-нибудь яркую личность, за которой стоило бы последить весь вечер.
Выбор был слишком велик, глаза у него разбегались.
Кого только не созвала к себе бесстрашная Тася, позабыв, видать, на радостях про людскую непохожесть и полную неспособность прощать ее друг другу. Кого-кого здесь только не было! Вот три подружки в очках, очень некрасивые, но ничуть этим не удрученные, шушукаются в углу, сдвинув головы и повернув к остальным спины с четким, как на луне, рельефом пуговиц, лямок, крючков и позвонков под платьями; вот два моряка, идут, сосредоточенные, от картины к картине, каждую рассматривают и перед каждой причесываются, продувают расчески и движутся к следующей; вот пожилая пара, он и она, сильно седые, ходят обнявшись, ведут себя на людях точно любовники в постели, глаз оторвать невозможно; еще одна небритая личность в двух шарфах, один на шее, другой на талии, сущий матадор, с готовностью упирающий взгляд во взгляд, всех побеждающий, но, кажется, ни на что другое не годный — вон как ему уже скучно без достойных противников. Сколько их тут, как бы не прозевать чего — а что с другой стороны? Ой, какая женщина! Платья почти нет, плечи голые, а волосы, а глаза! И одна, совсем одна, потому что ясно же — какой мужчина из убогой действительности посмеет с ней рядом. И еще одна женщина, балерина, что ли, существо прелестное и стрекозиное, а вон еще и еще, и там в углу, за ними какой-то школьник Сережиных лет, нет, не зеркало, но глаза горят, зубы стиснуты, кажется, вот сейчас готов, не сходя с места, подраться с моряками, переглядеть матадора, перелюбить трех подружек и даже заговорить с одинокой женщиной, но только так, чтоб тут же непременно и немедленно умереть.
Вот так толпа, вот так варево, давно он такого не видел!
И Тася бегает взад-вперед, возвышаясь точно огромный повар, подбрасывает в смесь бутылки, яблоки и бутерброды на тарелках, все вперемешку, пепельницы на полу, стаканы на ручках кресла, дым, смех, музыка поддает своего жару, и вот уже понемногу закручивается, закипает, пенка появляется по краям — ах, хорошо, ах, сладко!
От жары, сочившейся из труб отопления, многие поснимали пиджаки и куртки, замелькали белые рубашки, бабочки, галстуки полетели по кругу, натянутые центробежной силой. Бутылок появлялось все больше, несколько уже пустых закатилось к Сережиным ногам под рояль. Потом кто-то выключил большой свет, и тотчас на месте земной вечеринки возникла как бы сцена из жизни подводного царства, причудливые движения, звуки, силуэты, шумный переполох в глубинной пещере. Время от времени неизвестные обитатели подплывали вплотную, заглядывали Сереже в лицо, говорили два-три слова и снова пропадали в сигаретном сумраке; например, моряк с изломанной вконец расческой долго смотрел на Сережу и вдруг задал трудный вопрос о совести, о женской совести, есть ли она у них или нет?
— Нет, — сказал Сережа, — думаю, нет. Да и не надо.
— Правильно. Молодец, — сказал моряк и исчез, утащенный товарищем.
Милое стрекозиное существо принесло ему апельсин и прошептало с иностранным акцентом:
— Это тэбе. Хочэшь? — тут же засмеялось, присело к роялю и запело что-то не по-русски, глядя ему в глаза и трепеща розовым язычком в приоткрытом рту.
Матадор с шарфами тоже приходил посмотреть на него, при этом лицо его почему-то аж побелело от. ненависти. Вдруг возник Всеволод, рассеянно сказал — «а, и ты здесь, еще не уволился? Что же ты тянешь?»
— Чего? — не понял Сережа.
— Ведь ты для него — да, а он для тебя — нет, разве не так?
Но тут же над его плечом показалась Лариса Петровна и крикнула сквозь шум:
— Не слушайте, не слушайте, он все врет. Он мелкий завистник, мелкий, тщеславный завистник.
— Вот привязалась, — гордо сказал Всеволод, — целый вечер не могу отцепиться.
Они ушли, и после них появились еще две подружки из трех, обнялись, зашептали что-то злое, должно быть про третью, но вдруг заметили Сережу, и одна сразу спросила через рояль «Апдайка читали?», а другая ткнула пальцем в спину Ларисы Петровны и приказала: «Порвите с ней, немедленно порвите».