— Ну, это понятно, — отмахнулся дядя Филипп. — Так что он все же написал, ваш Карпинский, — пьесу? Роман?
— Нет, опять нет. Ничуть не роман. Чистая хроника, разговоры с людьми, иногда с известными, события, выдержки из газет, даже анекдоты — ничего от себя. И это волнует, ох как волнует. Он в свое время за многое брался, даже не скажешь, кто он на самом деле — немного журналист, немного ученый, работал и в торговле, и в сельском хозяйстве, но теперь это как нельзя кстати. Пусть дилетантизм, пусть авантюрность, но зато какой разрез, общество сверху донизу, это тоже своеобразный талант, некое культурное многоборство, да-да, как в спорте: надо уметь найти себя, свой талант. Все это для нас, конечно, основа, сухой текст, но мы это поставим, воплотим в пластике, используем все средства — песню, танец, пантомиму, это засверкает… Клянусь вам!.. Я вижу это во сне.
— Ну, уж если во сне, — насмешливо сказал дядя Филипп. — И только-то, всех тайн. Ну, господь с вами. Воплощайте, Может быть, я зайду посмотреть, пришлите мне контрамарку.
И он отвернулся к окну с выражением предельной скуки и разочарования.
Салевич безнадежно махнул в его сторону рукой и тоже отвернулся, но тут же наткнулся на умоляющие и требовательные взгляды Ларисы Петровны и Сережи — один сверкающий обидой, другой сквозь очки, гневный и как бы заявляющий — или вы, или я сам, и немедленно! Отступать было невозможно, время красивых и загадочных умолчаний, видимо, кончилось. Приходилось выходить на арену. Он вздохнул, нарисовал в воздухе руками несколько вступительных знаков и заговорил:
— Ну, хорошо, пусть так, пусть вы сумели меня спровоцировать. Я расскажу вам, сейчас расскажу, не все, конечно, но вы поймете. Будет немного трудно, путано, я еще никогда и никому, но, должно быть, так надо. Пора. Хотя и ваше презрение мне понятно, я чувствую, куда оно идет… Впрочем, об этом после. Я обещал рассказать вам… да… сейчас начну. Ведь вы не проболтаетесь? Нет? Хотя бы из презрения. Ах, я понимаю, что вы не настаиваете, я уже сам, я хочу согнать с вас эту усмешечку и сгоню — вот постойте. С чего же начать?.. «И только-то?» — сказали вы. Нет, не только. Действительно, не только. Никогда бы я не решился, если бы не один пустяк, одно впечатление, сейчас я о нем расскажу… Это случилось год назад, весной. Вы же знаете мою семью? Три комнаты, масса народу, сын, две дочери, сестра жены покойной. Но Гришу вы еще не знаете? Вы не часто ко мне заходили, последний раз — года три назад, но не важно. Так вот, Гриша, он муж, муж младшей, маниакальный спортсмен, метает копье, и, говорят, довольно далеко, недавно перебросил за сколько-то там, кажется, за семьдесят метров, я точно помнил, да вот забыл. Не буду врать. Но не в нем дело. Они пока живут у нас, пришлось потесниться, что ж поделать, я не возражал, у них как-то все очень хорошо получалось, жалко было портить и все такое. Так вот, вся семья, общие интересы, общие обеды и общий телевизор. Как правило, выключен. Сами понимаете — что там смотреть? Но чуть что-нибудь о спорте, трансляция со стадиона, Гриша бухается в ноги, вымаливает, чтоб включили. И включает тихонько, ухом прижимается, чтоб никому не мешать, просто трогательно, как всякая, знаете, страсть, само зрелище страсти, не важно даже, на что направлена. То есть совершенно исчезает человек, нет его в комнате, весь там. А мы как не бывало, все о своем, у нас, если помните, довольно дружно, и на него ноль внимания. И тоже, пошучиваю себе, чай с вареньем мешаю, но однажды как-то глянул в его сторону — и вдруг! Что такое? Звука не слышу, но на экране что-то потрясающее, сладко знакомое. Лица! Лица зрителей. Ах, я же знаю это, их видишь со сцены, хотя бы первые ряды… Сколько раз я их видел, и замирал, и счастлив бывал, да-да, бывал, но таких — никогда! На краю, на последней ступени — отчаяния, восторга, надежды и всего, всего. Рот перекошен, глаза наружу, к черту облик, к черту достоинство. «Звук! — кричу. — Дай звук!» Он сначала не понял, оглянулся, точно с того света выглянул, с телевизорного, но потом очнулся, повернул на полную громкость — сразу рев! Единый! Стотысячный! Вы слышали его, вы все знаете… Что вам рассказывать. Но я — я был потрясен. Ведь это… это мечта. Это тоже во сне снится — огромный зал, тишина, и вдруг взрывается, обрушивается, трещит, а ты… ты один… Ну вот, вот, в сущности, и все. Вы уже, конечно, поняли, вот я и раскрылся…
— Да ничего не все! — стукнула кулачком Лариса Петровна. — Дальше, говорите дальше.
— Действительно, еще нет связи, все еще загадки, — сказал дядя Филипп. — Говорите, я же слушаю — кажется, нельзя пожаловаться. Я весь внимание.