Я резко повернул голову. На стене было распято тело девочки лет десяти-двенадцати, распято вниз головой. Впрочем, головы не было. Оно было холодным на ощупь, и только из промежности по вспоротому и обожженному животу струилось что-то теплое и липкое. Я нашел то, что не влезало в ранец с крысами.
Шеф взглянул в мою сторону. Я застыл в густой тьме, так и не успев отдернуть руку, попавшую в эту теплую слизь между ногами жертвы. Шеф поднял пистолет. Он был осторожен, предусмотрителен, насторожен — но еще не уверен, что ему не почудилось. Сделал несколько шагов и резко обернулся. Салли приближалась к месту действия. Он поглядел на мигающие огни фонарей, разгадав нашу уловку, а потом — опять в мою сторону.
Я прыгнул. До Шефа было слишком далеко, я не сумел схватить его. Он отпрянул, стал водить стволом пистолета, ища меня. Я довольно крепко приложился о крышу, но все же пополз вперед. Вспышка разорвала темноту, — пуля впилась в гудрон рядом со мной. Сделав нырок, я ударил его, и в ту же секунду прогремел второй выстрел, выбивший каскад искр — рикошет. Рукояткой своего револьвера я ударил его в поясницу, целясь в почки, и удар, судя по звуку, был точен. Он пронзительно вскрикнул и ударил меня по голове. Я успел перехватить его руку и ткнул его стволом в лицо, сломав ему нос. Вырвав руку, он снова замахнулся. Откачнувшись назад, я сказал:
— Не надо.
Он не послушался, и я нажал на спуск. Пуля попала ему в бок, но он не остановил занесенную руку. От удара я отлетел назад. Крыша тряслась от поспешных шагов, но определить направление я не мог. Пистолет выпал и валялся, наверно, где-то в темноте. Искать было некогда, я бросился вперед. Успев перезарядить, он выстрелил в меня еще раз, оцарапав мне голень. Но я был уже рядом, и мы вместе врезались в стену. Пальцы его разжались, оружие выпало.
Ухватив его за волосы, я стал методично бить его лицом о кирпичи, слыша чавкающие звуки — от носа, наверно, вообще осталось какое-то желе. Вывернувшись, он вцепился мне в горло, оскалясь, точно собирался пустить в ход и зубы. От этого толчка раненую ногу точно обожгло огнем. Стиснув челюсти, я ухватил его за ворот, несколько раз сильно ткнув кулаком. Раздался звук, какой производит, упав на пол, бумажный пакет молока.
Тут нас ослепил луч фонаря. Салли.
— Стоять! — Пистолет она держала так, чтобы на него падал свет. — Джек! Ты как?
— Нормально.
Я повернулся к ней. Шеф, задыхаясь, сползал по стеке. Взяв фонарик, я нашел оба пистолета. С улицы доносились возбужденные голоса: очевидно, наш пикник на крыше привлек чье-то внимание. Я очень надеялся, что возмущенные ночным шумом граждане обратятся в полицию. Шеф рассмеялся.
— Молодцы. — Лицо его было сплошь залито кровью: странно, что он вообще мог ворочать языком. Но дело было не в этом. Я слушал его. — Рано или поздно это случилось бы. — Шатаясь, он поднялся на ноги, привалился к стене. — Ну, подойди, подойди. Проверьте... Убедитесь, что у меня больше ничего нет. — Он закашлялся, сплюнул, снова рассмеявшись. — Кончайте скорее.
Я оперся о плечо Салли, потому что не мог ступить на ногу. Она сказала:
— Не торопись. Ты свое получишь.
Булькая, отхаркиваясь, он закатился хохотом так, что еле выговорил:
— Мы с моим адвокатом ждать не можем.
— Что?
— Вы — пара идиотов, — и смех его заставил меня поверить в правоту этого утверждения. — Я давно уже все это придумал, а несколько недель назад нашел наконец толкового юриста. — Кровь у него на лице уже подсыхала.
Я справился с дыханием. Салли крикнула:
— Это ты — идиот, если считаешь, что сумеешь дешево отделаться!
— Ну, что, ребята? Все выходит не совсем так, как вы задумывали? — Он явно оправился: да, в нем сидела пуля, но, судя по всему, жизни она не угрожала. Мы слушали его в оцепенении. — Знаете, я вам пришлю свою книжку, когда она появится в продаже, и тогда вы поймете, где именно дали маху. Она скоро будет готова. Мой издатель ждет еще несколько глав, а самая интересная будет про эту ночь. Не без вашей помощи, друзья мои. Ах, как я все это опишу — и радость, что меня наконец схватили, и то, как вдруг открылась мне истина, и жгучий стыд... «Ах, доктор, помогите мне... Вы должны помочь!» Ха-ха-ха-а-а!
От первой пули, пробившей ему грудь, он закружился на месте, потом упал и покатился. Вторая попала в бедро. Он вскрикнул. Когда я нагнулся над ним, Салли удержала мою руку с пистолетом и., глядя на чего а не на меня, сказала:
— А мне?..
— Ну, давай, — ответил я.
Она выстрелила ему в колено, наверно, раздробила кость, потому что осколки и кровь брызнули мне на брюки. Она снова прицелилась, но теперь уже я остановил ее. Настал мой черед. Так мы выпускали в него пулю за пулей. Это продолжалось и после того, как он перестал вскрикивать и дергаться. Некому было нас остановить, Никто нам не мешал. Мы вышли, спустились на лифте, пересекли холл. На улице по-прежнему было тихо и безлюдно; не выли сирены, и полицейские не набросились на нас с наручниками. Все как всегда. Мы сели в машину и уехали. Из окон за нами наверняка следило множество глаз, но не прозвучало ни слова. Окна, как я заметил, вообще говорить не умеют.
Салли промыла и перевязала мне рану на ноге. Ночь мы провели вместе и — почти без сна, держали друг друга в объятиях в плотной тьме моего кабинета, согреваясь теплом наших тел. Утром — Салли еще была у меня — позвонил Рэй и сообщил, что некий коллекционер оружия откуда-то с севера предлагает мне пятьдесят тысяч, если я соглашусь расстаться кое с чем из моих трофеев. Я ответил, что скоро прихромаю к нему в участок.
Половина нью-йоркских газет с ликованием оповестила о том, что кровавого маньяка постигло справедливое возмездие, а другая половина требовала крови тех, кто это возмездие свершил. Мы с Рэем выпили его жуткой смеси и поговорили.
Я рассказал ему об озарении Билли и о том, на чем мы сошлись: Шеф питает ненависть к женщинам, наделенным властью. Это довольно распространенное явление — издержки равноправия. Мы отработали единственную имеющуюся у нас версию. Рэй подтвердил: какое-то время назад Шеф работал в небольшом издательстве в подчинении у какой-то женщины, которая была на десять лет его моложе. Не каждый способен приноровиться к реальности.
Я забрал свои сорок тысяч и вышел — сам толком не зная, куда иду. Я думал про старика Фальконе и его Антонетту, про то, как им жить дальше. Не знаю, но, по крайней мере, нависавшую над ними тень я разогнал. Я думал и про Салли и про то, что скоро мы с нею увидимся. Я был уверен — скоро. Мало что так сближает, как совместная пальба по живой мишени, особенно если мишень этого заслуживает.
И еще я думал о том, что у Шефа наверняка найдутся последователи и продолжатели, — они будут менее изобретательны, но не менее опасны: они уже сейчас сидят и напряженно соображают, чем бы им заняться в свободное время. Впрочем, я постарался отогнать эти мысли. Изменить я все равно ничего не могу. Да и никто не может.
Итак, мысли эти я отогнал и направился к станции подземки, И вдруг замедлил шаги. Я почувствовал голод. Надо бы поесть где-нибудь, но — успеется. И я снова пошел, чувствуя, как омывает меня тепло солнечных лучей. Жара вдруг перестала меня мучить. Я шел, и шел, и думал: надоест идти — возьму такси. Денег хватит.