— Пожалуйста, поясните! — выкрикнул кто-то: лица я не разглядел.
— Каждый, кто берется убивать людей, находит для этого веские основания. Это ни в малейшей степени его не оправдывает. Уважительных причин для такого нет и быть не может. Он просто трус, — На этом месте раздались восклицания, атмосфера накалилась от «вспышек» и общего возбуждения. Дождавшись, когда установится тишина, я снова заговорил: — Я понимаю ваше недоумение. Он повинен в гибели многих. На его совести гораздо больше жизней, чем вы думаете, — Тишина стала напряженной, а потом опять посыпались вопросы. Я заставил себя не частить, прогуливаясь по самому краешку обрыва и приглашая репортеров за собой. Потом, уняв дрожь в руках, я как можно более спокойно прыгнул вниз: — Этот самый Шеф по моим сведениям убил двадцать три женщины за... — Тишина взорвалась общим воплем; кое-кто ринулся из комнаты наружу — к телефонам или в машины. А тем, кто остался, я рассказал все. Я привел им цифры, которые полиция умудрилась до сих пор не предать огласке, — больше ей, по правде говоря, ничего не удалось. Рэй будет в бешенстве. Ничего, переживем. В мои планы входила газетная шумиха, и я се устрою, можно не сомневаться.
Потом я сообщил им, что убивать Шеф принялся довольно давно, а вот сообщать об этом — совсем недавно, И не просто сообщать, а устраивать из этого целое шоу. И я объяснил им, как повышенное внимание к его персоне способствует его самоутверждению.
— Не сомневайтесь, он вырезает из газет любое упоминание о себе, он записывает на видео все, что вы говорите и показываете, и переживает свои острые ощущения по нескольку раз...
— Все это чудно и прекрасно, — перебила меня Салли, — но почему вы считаете его трусом? — Я надеялся, что она — в эфире, и потому дал ей договорить. — Он поставил весь город вверх дном, полиция и пресса сбились с ног, каждый житель Нью-Йорка, затаив дыхание, следит за его действиями... В чем же проявляется его трусость?
— Вот в этом и проявляется. Это далеко не Робин Гуд, а просто глист. У него ни на гран мужества. Он убивает тайно, он скрывается во тьме. А тьма не страшна тому, у кого хватает ума оставаться на свету. У всех его жертв просто на лбу было написано: «Это может со мной случиться». — Я перевел глаза на телеоператора и продолжал, глядя прямо в объектив его камеры: — Вы предположили, что он — мой враг. Нет. Враг в чем-то угрожает тебе, врага нужно опасаться. А у этого кретина — даже если он прикончит еще сотню беззащитных женщин — никогда не хватит духу постучать в мою дверь. И, пожалуйста, не считайте мои слова этакой психологической провокацией или ловушкой — я не из тех, кто любит нарываться на неприятности. Я говорю правду, а не заманиваю его. Шеф — жалкий сморчок. Он убивает женщин, чтобы почувствовать себя сильной личностью, не понимая, что с каждым новым преступлением делается все ничтожней, все мельче. Не думаю, что мы встретимся с ним лицом к лицу — и прежде всего потому, что я не хочу копаться в дерьме, где он так уютно устроился.
Тут снова раздались разноголосые вопли, но прежде чем они смолкли, в кабинете появился капитан Рэй Тренкел в сопровождении своего помощника Муни и еще какого-то неизвестного мне здоровяка. Лица у всех троих были мрачные. Прессу в два счета выставили вон. Мне предложили по-быстрому запереть контору и следовать за ними. Скатываясь по ступенькам и шагая под моросящим дождичком к полицейской машине, я мысленно помолился за себя. То, что Рэй обернулся так скоро, доказывало, какого градуса достигла его ярость. Ему ужасно не хотелось допускать журналистов к подробностям этого дела, а я расстроил его планы. Затем меня втолкнули на заднее сиденье и вихрем домчали сквозь влажную удушливую жару в полицейский участок.
Муни еще не успел толком припарковаться, как таинственный незнакомец сгреб меня за шиворот и выкинул на тротуар, будто мешок с картошкой. Приземлился я на ноги и, крутанувшись на месте, высвободился. Когда он надвинулся — откачнулся и принял стойку.
— Эй, тыква, я ходить умею. Тридцать лет хожу без посторонней помощи. Убери руки. Не нарывайся. Не давай журналистам повода сделать из меня еще большего героя — больше уже некуда.
Рэй вылез из машины, обошел се и в пропитанном влагой воздухе загремел его голос:
— Ты, ублюдок, захлопни свою вонючую пасть! Я тебе башку оторву, если не заткнешься сию секунду! — Он нанес удар, но я ушел, Он двинул меня еще раз — и снова промахнулся. Я сделал нырок и предложил:
— Не зайти ли нам в помещение, а? — и показал на подоспевших репортеров. — А то народ собирается. Зачем это?
Трио полицейских, несколько поостыв, направилось к дверям, указывая мне дорогу. Меня ввели в кабинет Рэя, и здоровяк с такой силой пихнул меня в спину, что я отлетел к металлическому стеллажу у стены. Треснувшись о него, я схватил вентилятор и резко повернулся к Тыкве. Тот отпрянул, столкнувшись с входившим Муни и толкнув того в коридор.
— Хватит, хватит! — приказал своим подчиненным Рэй, придержав Тыкву.
— Эй, на-начальник, без на-нас не на-начинайте, — раздался вдруг знакомый голос, и я увидел бегущих по коридору Хьюберта и Билли.
— Очень сильно его не бейте, — сказал доктор. — Это будет неразумно с политической точки зрения. — Он выразительно мотнул головой в ту сторону, откуда доносился гомон журналистов. — Как раз угодите в шестичасовой выпуск, сраму не оберетесь.
— А в-в ч-чем дело-то, к-капитан? — вторил ему Хью.
Рэй вдруг — и совершенно неожиданно — улыбнулся и мановением руки отправил Муни и Тыкву заниматься своими делами, прерванными моей поимкой и доставкой. Мне он сказал, кивнув вслед Тыкве:
— Ну, Джеки, одного врага ты себе нажил. Я с тобой по-честному играл, а ты вон что устроил, нагнал сюда ораву репортеров.
— Ты же знаешь, зачем я это сделал.
— Знаю. Готов признать даже, что идея недурна. Но если Шеф совершит новое убийство, а тем более — не одно, если твоя уловка не сработает, я помогу прессе съесть тебя живьем. Тебя после этого и сортиры чистить не возьмут.
Я хотел было ответить, но Рэй не был расположен меня слушать. Конечно, он сглупил, ворвавшись на пресс-конференцию и притащив меня в участок. Сглупил? А может быть?..
Я обернулся к Билли и Хью и попросил их озарить ликующими улыбками холл. А сам в некотором волнении плотно прикрыл дверь капитанского кабинета и спросил:
— Ну что, доволен?
— Еще бы. — Он запыхтел сигарой, закинул ноги на стол и улыбнулся. — Да и тебе, Джеки, грех жаловаться. Получил выгодное дело, огребешь изрядные деньги, печать и ТВ будут просто захлебываться... Это все я сделал, я привел в движение твой дурацкий план.
Я уже давно понял, что Фальконе ко мне направил капитан, я понял это в ту минуту, когда Рэй сказал, что был уверен: я возьмусь за это дело. А потом он искусно подогревал интерес журналистов, выжидая удобный момент для громкого скандала. И дождался.
— Мы с тобой, Джеки, оба знаем, что будет дальше. Сейчас они устроят форменную вакханалию: «полиция арестовывает частного детектива!», «частный сыщик выдает тайны полиции!..», «Джек Хейджи называет Шефа трусом!» Все это ты увидишь и услышишь в одиннадцатичасовом выпуске. Если мы правильно оценили этого психа, ему предстоит пяток веселых минут у экрана. И он мысленно начнет править бритву об узел твоего галстука — «двойной виндзорский», если не ошибаюсь? И у нас появляется шанс выманить поганца наружу.
Рэй был так доволен собой, что мы оба на минутку забыли, что затеяли далеко не безобидную шалость.